Последнее время Рафаил старался держаться подальше от больниц. Вне этих переполненных отчаянием заведений тоже было кому помочь, по правде говоря, куда больше, чем в больницах. Но целитель не мог отказать себе в одном удовольствии, в небольшой традиции, которую он забросил из-за путешествия в Африку, а теперь собирался восстановить. И поэтому сегодня он с рюкзаком, полным мягких игрушек и нескольких коробок с конструкторами, отправился в детское отделение.

Персонал узнавал его и приветствовал тёплыми улыбками, а уже через каких-то полчаса Рафаил, окруженный детишками, болтал с ними о том о сём, между делом рассказывая сказки. То есть, они воспринимали это, как сказки, даже не подозревая, что всё так было и на самом деле - Рафа делился тем самым событием, когда Иисусу удалось накормить тысячи людей одной рыбиной, и одной бутылкой вина, и это был ни разу не гипноз. Детишки задавали вопросы, смеялись, кто-то из них даже повис на его руке, слабые, бледные детишки из стационара, Рафаил был очень рад развеять их тоску хотя бы на один час.

Всё было предельно радужно и целитель даже потерял счёт времени, во всяком случае, игрушки из его рюкзака закончились лишь наполовину и он не собирался уходить из больнички так быстро. Но прозвучавший внезапно сигнал тревоги нарушил идиллию. Рафаил резко поднялся на ноги, прислушиваясь, пытаясь понять, что происходит.

- Эвакуация, - мимо пробежал медбрат, бросив пустую каталку в коридоре и направляясь к лестнице. И тут Рафаил понял, что он начинает захлёбываться кашлём.

Похоже, это был какой-то газ. Рафа задержал дыхание, морщась, провало трубы, или какая-то утечка в лаборатории? В этой больнице не находилось никаких опасных веществ, которые были способны серьёзно навредить пациентам. Тем не менее, происходило что-то невероятно ужасное. Рафаэль оглянулся, ошарашенно замечая, что детей сморило буквально за несколько секунд. Они, как сидели на полу на подушках, так теперь лежали там, исходя сухим тихим кашлем.

Рафаил держал нос по ветру в гонке вооружений и интересовался разрабатываемым биологическим оружием. Да что там, как-то раз во времена второй мировой он даже добровольно сунулся в газенваген, чтобы понять, как действует газ на организм. Его ужаснуло увиденное, но он всё понял и запомнил. И под силу архангелу было пережить и явление похуже. Сейчас же ему на полном серьёзе становилось дурно, даже с учётом того, что Рафаил направил свою силу внутрь себя, поддерживая жизнедеятельность в пределах нормы.

Надо было выбираться. Бросать детей? Была у Рафаила мысль - вытаскать их по одному на крышу соседнего здания, правда, потом придётся придумывать объяснение, как же так вышло. Была и другая мысль - поделиться с ними силой так щедро, чтобы каждый из них смог пережить всё это и покинуть здание на собственных двух ногах.

Рафаил только сейчас понял, что он стоит не один, а так и держит на руках девчонку, которую обнимал ещё до того, как началась газовая атака. И она сейчас тихо кашляет ему в шею. Очень тихо, практически угасая. Целитель осторожно погладил её по голове, исцеляя поражённые лёгкие, приводя в порядок ошалевшую от отравы центральную нервную систему.

И снова тяжело было привыкнуть к тому, что нельзя спасать всех.
Да что там. Нельзя спасать никого из них.
Рафаил не стал задерживаться надолго на месте, смотреть на бледные тела, потухшие взгляды, на ослабшие маленькие руки. Кажется, для всех них пришло время... Он направился к лестнице, лишь с одной оговоркой, он не убирал с рук девчонку, которой так повезло обнять его ещё до того, как случилась катастрофа. Рафаил держал её в руках и оглядывался по сторонам, удивляясь происходящему. Яд был явно необычный, так сходу было не распознать его состав, даже приблизительно. Он буквально разъедал лёгкие изнутри, а ещё, Рафаил мог поклясться, вызывал галлюцинации. Даже для него на какой-то момент ступеньки показались кипящей лавой. Что же творилось с обычными людьми?..

Из больницы Рафа вышел, шатаясь. Отдавая девчонку спасателям, и точно зная, что она уже не дышит. Хотя и не успела начать остывать. Он сел на ступеньки, закрыв лицо руками. Вокруг бегали какие-то люди, медики измеряли его давление, кто-то даже успел сделать забор крови. Рафаилу было плевать. На душе не то что кошки скребли, ему было паскудно, хотелось всё бросить, абсолютно всё. Когда-то давно Яхве посмеялся ему в лицо, сделав его целителям, а потом отправив людей на войну друг против друга. В такие моменты всё, что он делал, для чего жил, казалось бессмыслицей да нелепицей.

До той самой секунды, когда он не услышал такой знакомый голос. Что здесь делал Люцифер? Странное происхождение невероятного яда вдруг стало казаться ему однозначным. Возможно, замешаны нелюди, возможно, замешан он. Возможно, эта встреча - тоже часть плана, крохотная деталька паззла. А сам он - снова лишь пешка в чужих играх. Как обычно.. Старшие братья всегда знают лучше.

- Подвезти?

Рафаэль поднимает взгляд, не стыдясь собравшейся в уголках глаз влаги. Старый ангел плачет под дверью больницы, то ли ещё будет. Яхве давно мечтал, чтобы Исрафил плакал над мучениями грешников трижды в день, каждый день, и вот, хоть когда-то это исполнялось, пусть и чужими стараниями. Он вздыхает и тянется рукой к чужой руке, касается пальцев, сжимает их своими, чуть тянет на себя. И наклоняется вперёд, опуская взгляд, утыкаясь лбом в чужую ногу. Чудовищно. Он ведь знает. Именно сейчас догадывается, кто виновник происшествия, кто устроил это показательное выступление прямо для него, или невзирая на него, и кто теперь стоит напротив. Похоже, даже искренне жалея, но не о содеянном, но о том, что у Рафаила теперь слишком печальный вид. Тошно, тошно донельзя, а ещё дурней - оттого, что Рафа рад хоть чьему-то обществу сейчас. Особенно его обществу.

- Нет уж, не хочу дышать бензином. Просто забери.

Возражение не последовало. Пожалуй, именно такое перемещение было сейчас проще всего для Рафаила - один взмах крыльев, и ты дома. В знакомых четырёх стенах дома, где можно развалиться окончательно, где слёзы никто не увидит, и, казалось бы, плакать можно, сколько влезет. Вот только вместо этого глаза болезненно сушит. Слёзы уходят, вместе с ними - и ощущение раздавленности, мешающее не то что подняться на ноги, но и пошевелиться.

- Всё закончилось? - переспрашивает Рафаэль, поднимая голову, глядя в глаза своему брату. Только сейчас он начинает осознавать, насколько большой глупостью с его стороны было сблизиться с Самаэлем. Насколько нелепо было принимать его, как своего, снова прикипеть к нему - лишь для того, чтобы наблюдать за тем, как он теперь рушит всё, что ему дорого. Деструкции брата всегда выполнялись с должным изяществом и размахом, вот только отчего же размах этот был направлен на то, что дорого Рафаилу? - Закончилось?.. - голос целителя дрожит, так же как и сцепленные крепко в кулаки пальцы.

Рафаил ловит за хвост одну всё ускользающую от него мысль: Люцифер ведь может быть и не виноват в произошедшем. Может оказаться непричастен. Быть может, всё это - лишь его собственная паранойя и неумение верить брату? На какое-то мгновение Рафу обжигает стыдом, как так вышло, что самое несокрушимая из его добродетелей - безграничная вера - пошла трещинами?.. Мысль проскальзывает в сознании и тут же утопает в небытие: руки целителя всё ещё помнят тепло чужого тела. Ладонями он по-прежнему ощущает мягкую детскую кожу, тёплую, пока ещё теплую, пока не остыло тело. Эта боль глушит абсолютно все позывы здравого смысла, несмотря на возраст, несмотря на то, что такое бывало с ним уже сотни, тысячи раз. Люди вокруг умирают, а Рафаил никак не может к этому привыкнуть. И заигрываться настолько ему тоже не впервой. Не для того отец наградил его огромным и добрым сердцем, чтобы оно пустовало. Рафаил никак не может понять, что было большей ошибкой - впустить туда всё человечество, или пустить Люцифера, потому что в сочетании получается слишком больно.

- Всё только началось, - шепчет целитель, в глазах его мелькает огонёк почти безумной решимости. - Скажи, что ты непричастен.

Тишина.
Рафаил поднимается, приближаясь к брату, скользит ладонями по его груди, сжимая пальцы на вороте рубашки, и притягивает к себе. Смотрит в глаза, в большие, ясно-голубые глаза, как у херувима, и чувствует, что начинает вскипать.

- Скажи, что ты ничего не знал о яде, скажи, что это не один из твоих идиотских розыгрышей.

Слёз больше нет; горечь жжется где-то в затылке, горит в руках, сейчас Рафаила охватывает ощущение, близкое к ярости, страшное и в общем-то ему малознакомое. Он злится на брата, а в особенности - на тишину, на молчаливое подтверждение своего участие, на то, что ему недосуг для него хотя бы соврать... Соврать хоть разок тогда, когда это действительно нужно.

Рафаил сжимает пальцы крепче и толкает брата спиной в стену, фактически припирая его к грубой кирпичной кладке.

- Скажи, что это не ты, - повторяет Рафаил, ещё раз приложив Люцифера об стенку - так, что по ней идёт несколько трещин. У него словно слетает какой-то внутренний предохранитель: руки, которые раньше с такой лаской лечили, превращаются в тиски, Рафаил словно пытается выбить из собрата признание, выбить подобие лжи, выбить что-то, после чего перестанет так болезненно ныть в груди. Он вколачивает Люцифера  в стену, не задумываясь о том, что это больно, о том, что только что он, кажется, сломал ему пару рёбер. - Скажи, твою мать, что ты не пытаешься разрушить мою жизнь!..

Ничего не меняется. Наверное, именно потому Рафаила и охватывает такая необузданная ярость. Не впервой ему ощущать боль от собственной беспомощности, невозможности исправить всё, что исправить нужно. Но впервые он понимает, что несмотря на его вопросы, несмотря на мольбы, что бы он не сделал, Самаэль уже влез ему под шкуру, плотно засел там, и выдернуть его будет не так-то и просто. Жутко оттого, что выдирать его оттуда и не хочется. Что он хочет продолжать жить вот так, плечо о плечо с убийцей, обнимать и делить постель с братом, способным смеяться ему в лицо, в лицо его принципам.

Рафаэлю до одури хочется сделать ему больно, заставить перестать смеяться, смыть с лица улыбку, вынудить почувствовать себя так же, как чувствует себя и он сам - раздавленным, беспомощным и совершенно разбитым. И он делает ему больно, едва не разбивая им прочную кирпичную стену. На добрых полминуты он полностью теряет контроль; стены собственного дома, на которой теперь останется глубокая вмятина, ему мало, он бьёт брата уже кулаком - поддых, заставляя захлебнуться смехом, захлебнуться собственной кровью.

Он останавливается, когда замечает тонкую алую нить у рта Люцифера. Такая крохотная, неважная, казалось бы, деталь, не клеится к образу Светоносного. И Рафаил понимает, что только что впервые за чёрт знает сколько сотен лет сорвался на живом человеке. Пусть не человеке, но тело у Люцифера вполне человеческое, и такое же хрупкое. Рафаил шумно выдыхает, глядя в глаза брата уже с отчаянием. Он этого не хотел. Не этого он хотел, не превратить его в месиво из крови и костей, нет. Поступок, совершенно недостойный ангела-целителя, но Рафаил на какое-то время входит в прострацию, неспособный поддаться таким эмоциям, как стыд или вина.

- Моя жизнь, Люцифер. Ты знаешь, для меня мало что меняется со временем: я люблю людей. Для тебя это грех?! - в его голосе сквозит усталость. Он больше не сжимает воротник брата, а придерживает за плечи, помогая стоять, в таком состоянии это практически подвиг. И всё же разговор меж ними не окончен. - Люблю людей. Люблю братьев. Люблю тебя.

Если план Самаэля был в том, чтобы сдвинуть с мёртвой точки его принципы и баснословную непогрешимость, то он преуспел.
Рафаилу жаль, безумно жаль, что он сорвался, он пытается оценить масштаб повреждений и внутренне содрогается: сделай он это с обычным человеком, можно было бы приравнять к убийству.

Он привлекает Самаэля к себе. Стискивает в крепких объятиях искалеченное тело, до боли, собственного хриплого вздоха из глотки. Ведёт ладонью по разодранным лопаткам, гладит разукрашенную кровоподтеками спину, оглаживает через тонкую ткань костюма уже ласковыми пальцами каждый позвонок. Знакомые очертания, которые он помнит наизусть, которые он видит в снах.

Рафаэль до плотной темноты перед глазами крепко сжимает веки и целует брата в висок, на мгновение задерживая губы над часто бьющейся жилкой. А затем шепчет на ухо, едва слышно, вкрадчиво.

- Где же я просчитался? Что сделать, чтобы не так болело?..

Грешен.
Рафаэль не может не согласиться, он, самый непогрешимый из воинства небесного, он, чьё имя напрямую означает - исцеление, признаёт своё абсолютное поражение. Прямо сейчас, стоя на дощатом полу мансардной спальни и обнимая человека, которого только что искалечил. Он не умеет оставаться неизменным, как Михаил, что-то точит его изнутри, червоточина добралась до самого сердца, потому что сейчас он вдруг понимает: когда на одной чаше весов человеческие жизни, а на другой - жизнь брата, то выбор он сделает, не моргнув глазом.

От ответа Люцифера у Рафаила ощущение, будто его ударили плетью, оставив за собой горящий наливающийся алой кровью шрам. Любить больше - это возможно? Означает ли это любить полностью, все слабости, болезни, все недостатки и грехи тоже любить? Рафаэль не может не вспоминать отца, справедливого, в чём-то очень холодного и рассудительного, превыше всего уважающего собственный свод правил и заповедей. Когда-то очень давно Яхве был беспощаден к филистимлянам, но для того, чтобы его гнев сменился на милость, достаточно было раскаяться, попросить прощения. Рафаэль точно знал, что сердце самого жестокого из богов полно милосердия, порой ему казалось, что только это и заставляет его трепетать от уважения к Яхве... Сам он был так же милосерден и старался не таить ни на кого обиду. Но что делать с теми, кто не просит прощения? Не вымаливает пощаду. Самаэль, безропотно впитавший чужую вспышку ярости, оседает в его объятиях, расслабленный, доверившийся его рукам, до одури родной, истекающий кровью. Умирающий. И улыбается. Понимает, что заслужил?.. Словно таким образом подчёркивает - теперь они квиты. Рафаэль давно не испытывал такой отчаянной растерянности. Потому что никто не заслуживает такой боли, такого отношения. С чего же он так легко отмёл собственный срыв на счёт мести?.. Чужое, дикое, незнакомое слово. Рафаэль себя не узнаёт.

Он подхватывает брата на руки, теперь действуя со всей осторожностью, словно тот - хрустальный. Несёт к кровати и укладывает на неё, садясь рядом. Тянется к воротнику его рубашки и расстёгивает пуговицы, одну за одной, обнажая грудь и часть живота. Скользит по ним взглядом, тщательно запоминая, впечатывая в память эту картину. Всё в кровоподтёках, грудная клетка вогнута и смотрится откровенно страшно. Почти все рёбра сломаны... Дело его рук. Дело меньше, чем минуты... Не прав Люцифер, любовь - не грех. Грех - то, что он с ним сотворил, превратив здоровое сильное тело в месиво из крови и костей. Горло сдавливает едкой тревогой, Рафаил наклоняется, укладывая ладонь на грудь Люцифера, под пальцами его зарождается мягкий желтоватый свет. Он лечит Самаэля, склонившись над ним, и ощущается это волной тепла, разливающейся по телу. Приятно, и немного - больно; срастаются разорванные ткани и капиляры, становятся на место сломанные кости, всё займёт не больше пары минут.

Рафаэль прикрывает глаза, наклоняясь ещё ниже, свешивая светлые пряди на живот Самаэля. Он не может больше смотреть, как дрожат его собственные руки. Исцеление идёт, как надо, у Рафаила остаётся только один вопрос, на который нет ответа - кто исцелит его?..

Господь забирал у падших ангелов белые крылья; после падения каждый из них был проклят, нередко носил рога, алые глаза, чёрная кожа - Яхве клеймил изменников, делая их похожими на низменных тварей. Но его уже пятьсот лет, как нет, и Рафаэль невольно задумывается сейчас - так ли белы его крылья, как ему кажется? Может, свет в его руках и сердце давно погас, крылья сгорели, а он просто-напросто этого не знает.

- Ты мог бы меня остановить, - хриплый шепот. - Мог бы..