Рафаил не сразу понял, что именно он сделал. До чего именно дотянулись его руки и как вывернулся очередной импульсивный поступок. Кажется, это было вчера... Рафаэль шел со смены в одном из хосписов, он отработал хорошо, он отработал, как человек, он даже не задействовал своё обычное ангельское обаяние, способное поднять настроение даже смертельно больным. Но вот потом что-то случилось.. Рафа не помнил, что выбило его из колеи: новость об очередном падении самолёта и смерти четырех сотен человек, большинство из которых были дети. Или же тот факт, что четыре человека из группы, с которой он путешествовал в Африке, погибли в автомобильной аварии... По-глупому, бессмысленно и идиотски. День был безнадёжно испорчен. Рафаил думал, как вернуть себе настроение, собственно, один из журнальчиков, завалявшийся в его рюкзаке, и так удачно попавший под глаза в общественном транспорте, советовал: если у вас в жизни случилось что-то плохое, компенсируйте. Порадуйте себя, купите себе мороженое, новый свитер. Сходите в приют для собачек, в конце концов, покормите их лакомствами...

Рафа вышел из автобуса на следующей же остановке. И вернулся к хоспису пешком, почти вприпрыжку. Он уже знал, что будет делать... И очень надеялся, что его шалость останется незамеченной. Возле больницы он давно заприметил один фонтан. Убогенький весьма и вода из него бежала с чуть рыжеватым оттенком, давно надо было заменить механизм подачи жидкости. Но скульптура изображала ангелочка, премилого, почти книжного младенца с распростёртыми крыльями и загадочным выражением лица. Рафаил застыл возле фонтана, он смотрел на фонтан, фонтан смотрел на него... Струя воды выливалась из кувшинчика и была настолько жалкой и тонкой, что, казалось, вот-вот, и она совсем стихнет... Рафаил оглянулся, не наблюдают ли за ним лишние глаза. И наклонился, коснувшись губами лба каменного ангелочка. В какой-то момент ему даже показалось, что парниша стал более улыбчивым. Но настроение однозначно поползло вверх. Теперь вода из фонтанчика будет целебной, пока не заглохнет... А это проихойдёт очень скоро.

О прискорбном результате своих действий он узнал наутро. Из газет. Толпы немощных, паломники из других городов, стран. Удивительные случаи исцеления, прозрения, счастливо спасённые онкобольные... Кто-то заявлял, что у него отросла культя. Рафаил читал это, читал, листал новостную ленту твиттера, даже заглянул в телек, читал и офигевал. Он-то думал, жлобский ангелочек высохнет прямо тогда. Но нет же. Напор воды иссяк только к сегодняшнему утру, к неудовольствию не успевших прикоснуться к прекрасному.

Все они не перевешивали одного крайне недовольного Гавриила у него дома. Очень недовольного. При виде Гаврюши широкоплечий и высоченный Рафаэль ссутулился неловко, как-то съежился даже поначалу и уменьшился в размерах. Глас Божий всегда был разумен, слишком разумен для того, чтобы спускать на тормозах подобное. Вот если бы тысяча людей умерла от отравления под фонтанчиком, он бы и глазом не моргнул. А исцеление сразу подпадало под его юрисдикцию. Гаврюша заботился о деле Отца: людям не должно житься слишком хорошо.

Можно сказать, Гавриил явился даже удачно. Во всяком случае, у Рафы хотя бы были заняты руки. Он целый час провел у плиты, готовя жаркое, и вот теперь яростно отмывал посуду. Его руки крепко сжимали намыленную мочалку, и, пока Гавриил ходил и возмущался, Рафа до скрипа мусолил губкой тарелку. Того поди и лопнет в руках.

- Не прав. Я постоянно бываю неправ, брат, - Рафаил гремел посудой, но голос его был достаточно громким, чтобы быть услышанным. - То ли дело ты: всегда собранный, спокойный. Бездеятельный. Легко нести в массы Слово божье, особенно когда Отец уже полтысячи лет как молчит, правда? А мне, выходит, без его воли тоже нельзя шевельнуть и пальцем. Я не могу так, брат: это словно иметь голос, но не говорить, иметь ноги, но передвигаться ползком. Глупо, бесконечно глупо, и обидно!

Рафаил вздохнул. Посуда блестела, чем себя занять - не осталось. Он перекрыл воду и вытер влажные ладони полотенцем, после скрестив руки на груди. Ему всегда было тяжело справляться с нападками Гавриила по поводу целесообразности его решений, для него не существовало решений, принятых сердцем, всё это было чушью, лишним.

- И что теперь со мною будешь делать? Придумаешь наказание?

Рафаил сбивчиво раздумывал над вопросами, над речами брата, такими разумными, на первый взгляд, на второй же - не выдерживающие и малейшую проверку логикой и временем. Гэби слишком давно застрял в догматах Отца, догматах, которые больше неактуальны, слишком изменился мир вокруг. И сейчас напротив него были глаза не кого-то из современности, а того самого Гавриила, готового обратить весь город в камень по одному лишь мановению пальца Господнего. Сделал ли бы он так сейчас? Несомненно.. Смог бы повиноваться Рафаэль? Спорный вопрос, очень, очень спорный.

Внезапно его мысли переключились на совершенно другой вопрос. В порыве чувств произнесённое им благословение, как оно звучало? "И исцелять будет, пока струится ручей воды..." Или пока не просохнет? Или пока не просохнет в первый раз?.. Раф вдруг понял, что стоит фонтану снова начать истощать водицу, и он превратится в исцеляющее нечто с практически неограниченными, Яхве бы не одобрил, способностями. Сродни той самой рыбе, которой накормили тысячи людей, так и злосчастный херувим, вырезанный из камня, может стать отрадой для тысяч грешников...

Этого он точно не планировал. Точно так же, как признаваться брату, что всё это - катастрофический проступок, шутка, за которую он в ответе, бесспорно, но она не была его самоцелью, планом.

- Обожди секунду, ладно?..

Рафаэль расправляет крылья и исчезает. Его следующее появление - у той самой статуи, он хватает каменного ангелочка руками и вместе с ним вновь отрывается от земли, оказываясь где-то в горах Альп. На высоте две тысячи метров. Он правда не знает, как снять заклятье со статуэтки так, чтоб наверняка, навсегда, и отчётливо, а потому сейчас самым кустарным образом разбивает всякую способность этого херувима исцелять.

Он роняет статую-фонтан вниз, материализуясь в паре десятков метров от места его падения. Задумчиво смотрит ввысь, улавливая очертания каменной фигуры - её помотало ветром, и, чтобы Рафу не задело осколками, ему придётся отойти. И всё же, основная забота его здесь - чтобы не влипли другие люди...

От падения статуэтки на каменистую поверхность в стороны разлетаются осколки. Рафаэль, прикрывший глаза рукою, всё равно оказывается расцарапанным в кровь. Он залечивает раны, не обращая внимания на ало-бурые пятна, сохнущие на коже. И приближается к эпицентру осколков, смешивая их ногой, оценивая - кто-то сможет собрать эту мозаику? Вряд ли... А завтра здесь снова выпадет снег.

В собственный дом Рафаэль возвращается запыхавшимся, местами перепачканным, но довольным - повода для Гэби журить его больше нет. Смятение брата, в общем-то, понятно ему, не нужно много объяснений для того, чтобы донести степень тревожности по поводу происходящего... Рафаил, не желая отвечать словами, это ведь недостаточно ёмко, недостаточно...

Он порывисто приближается к Гавриилу и обнимает его, зарываясь носом в плечо. Страх ушел, переживания тоже, Гавриила сейчас по-человечески и по-братски жалко. Из-за одиночества, из-за стены, которую он сам выстроил меж ними, из-за того, что Гэби пытается мнить, будто Яхве всё ещё присматривает за ними, а ведь это не так... Рафаилу сейчас кажется, что Отец, вверив ему людские жизни, был невероятно милосерден: ведь после пропажи Отца у него всё ещё есть чем жить. То ли дело братья. Стоит лишь посмотреть на них: остались призраки... Рафаэль не знает, что с этим делать. Он умеет лечить разбитое сердце, но заполнять пустоту внутри?.. Чем?..

- Наша вера в нас, внутри, в наших сердцах, брат, - тихо шепчет Рафаэль, как долго он и сам разыскивал эту веру, как долго пытался найти под ногами почву, но ведь смог. И Гавриил сможет, просто почва у них разная, так же, как и они сами. - Веришь-не веришь, а я всё ещё помню, что такое баланс, - он вздыхает и отстраняется. Кривит губы в усмешке. - Я был в отчаянии, признаю, но не на такой эффект я рассчитывал. Десяток, два - максимум... И раньше такое бывало, но в средние века не были так развиты связь и транспорт, а теперь, признаюсь, я не рассчитал. И что же ты думаешь, что мы должны сделать взамен? Убить тысячу? Лишить потомства?.. - Рафаэль мрачнеет лицом, под глазами залегают тёмные тени. Сколько раз было такое, сколько?.. Погибает тысяча, сотня тысяч, и никому нет дела. Исцеляется тысяча - и Габриэль тут же начинает беспокоиться о равновесии. Брат никогда не бывает на стороне людей, но отчего же ему так сложно понять, что это и его сторона? Что один раз можно закрыть глаза? Спустить на тормозах?.. Рафаэлю больно, и он отчётливо ощущает: если сейчас пойдёт на поводу, послушает брата, "исправит" своё злодеяние - это плохо закончится для всех них. Потому что даже в его безгрешном сердце может затаиться самая горькая из обид.

- Само, Гаврюш, - вздыхает Рафаэль. И в очередной раз удивляется собственной глупости. Он ведь ещё полминуты назад искренне надеялся, что осколки ангелочка разнесёт стихией в дальние края, и никто не найдёт его, не сопоставит, не вспомнит. - Там и место-то не людное, люди раз в году бывают, и то, снега много, оголтелые путешественники какие-то... - Рафа шепотом убеждает сам себя, старательно так убеждает, почти получается у него. И думает, тут же озвучивая свои мысли, - думаешь, надо было его в жерло вулкана? Как в фильме про коротышек?.. Бред какой-то.. Сам не верю, что я мог так облажаться, понимаешь?

Надо было по-другому. Рафе только и остаётся что покачать головой, надо было с самого начала так не ошибаться, не было бы и вопросов, не было бы этого визита. Не было бы укоризненного взгляда Гавриила, которым он его без ножа режет, доставляя почти физическую боль. Если Михаил был чистым образцом для подражания, неким идеалом архангела, который умеет быть и великодушным, и жестоким, то Габи для Рафаэля был личностью, словно специально созданной для того, чтобы ему стыдно. Он умел быть потрясающе сдержанным и рассудительным. А ещё они были настолько разными, что это почти чувствовалось в воздухе, словно люди из разных стран, да что там, с разных планет. Гавриил задаётся вопросами их веры, и что делать, если воли Отца больше нет, а Рафаил думает о том, что будет делать завтра, что надо не забыть помочь соседке, старой деве мисс Эшли, починить почтовый ящик, а ещё забежать в приют для животных... Исключительный талант растворяться в бытовухе служил Рафаэлю огромную службу, спустя сотни, тысячи лет, он всё ещё крутился во всём этом, варился, находил смысл, был чьим-то смыслом...

Гавриилу это было чуждо от рождения. Он всегда был одиночкой, монолитным, выверенным, и сейчас глядя на него Рафаэль испытывал ассоциации со статуей Фемиды из холодного, гладкого мрамора, слепой Фемиды, которая не уверена больше, какая из чаш легче, а которая тяжелее. Рафаил сперва действовал, потом определялся с собственной позицией, или не определялся вовсе; Гавриил же и шагу не ступал без плана и пресловутой определённости. Образ сурового, в чём-то даже сумеречного вершителя воли Отца в какой-то мере казался Рафаэлю даже романтичным, он и сейчас смотрел на брата с мягкой, вкрадчивой улыбкой, любуясь остротой его мыслей и черт его лица.

- Но не мы ли лучше других знаем, что делать? Отче оставил нам свои заветы. Мы помнил, как он менял их, мы помним, брат, что они НЕ нерушимы!.. А также у нас есть собственные головы на плечах. И сердца в груди. Не важней ли всего наше умение распознать среди греховных сорняков то самое одинокое семя блага и справедливости? И взрастить его. Защитить. В этом я всегда находил свою опору, нахожу и до сих пор.

А вот дальнейшее сказанное Гавриилом сбивает его с миролюбивого лада. Рафаэль словно давно готовился к этому выпаду и теперь нехорошо блеснул глазами. Дело ли это - спрашивать, кого он порою держит за руку, с кем делит постель?.. Дело ли - угрожать ему сейчас? Весь налёт задумчивости и даже какого-то романтичного настроения слетает с него, обнажая куда более нелицеприятного, угрюмого Рафаила, что глядит на брата исподлобья.

- Так вот зачем ты пришел ко мне: сказать, что собрался отправить его на ещё один круг перерождения. Но зачем? Прежде вы не были столь любезны и делали это, не уведомляя никого. Или ты таким способом хочешь заставить меня образумиться? Нет уж, брат, не жди, что я приму такую новость с холодным сердцем: Отец, по которому ты так скучаешь, готов был простить всех и каждого, кто раскается, отчего же ты отказываешь в этом шансе Деннице, словно в насмешку обещая мне устроить ему анафему? Хоть раз, Гавриил, хоть единожды положись в своих извечных сомнениях на мою веру: он делает, что должно сейчас, и он не безнадёжен! Я знаю это, чувствую сердцем!

- Но что же ты не унимаешься, будто в сладость меня корить!

Рафаил вспыхивает, как зажженный фитиль, только искры не отлетают. После признания собственной ошибки укоры Габи кажутся ему пустозвонством, с одной лишь целью - потравить ему душу, указать на его несовершенство и слабость характера. Сейчас Рафаэль малодушно считает, что Гавриилу легче, их с Мишей изначально создали другими, с другим нравом, способностями и целями. И рядом с ними ему никогда не дотянуться до планки, разве что из кожи вон вылезти и наизнанку вывернуть себя самого. Тогда брат будет доволен.. Их отношения всегда были непростыми. И прошли те времена, когда Рафаил с покорностью собачонки пытался добиться одобрения Габи. А ведь пытался. Может, какое-то время даже успешно. С уходом же Яхве всё изменилось. Не в единочасье, нет, но постепенно тяжесть отцовского надзора сошла на нет. И Рафаэль не корил себя за то, что наконец-то чувствует себя свободным. Быть может, именно из-за близости к людям и понимания их породы, он понимал, что слова "создал по образу и подобию" не было пустым звуком. И осознавал, что отец в первую очередь персона политическая, а не воплощение добра и справедливости. Многие вещи, которые он делал, ничего общего с добром не имели. В понимании Рафаила у добра было своё лицо, и оно никак не соприкасалось с массовым геноцидом и войнами. Габи был другим. Ему то ли не хватало гибкости, чтобы осознать это, то ли он был просто преданным "партии".

- Если ты пришел сюда, чтобы сказать, что моему косяку нет оправдания, Габриэль, я тебя услышал, - хмуро произнёс Рафаэль, - ведь что может быть хуже, кто-то из людей не умрёт так быстро, как должен был? - он усмехнулся, мрачно и безо всякого веселья. Разговор откровенно не клеился, и Рафа не знал, что хуже - обсуждать косяк со статуей ангела, или его отношения с Сыном зари в таком контексте, словно он подсел на кокаин и его просят не заигрываться.

Рафаил почти успокоился. Вдох, выдох, Габи в своих словах всегда был недостаточно корректен и будто преднамеренно оттаптывал все мозоли. И вот теперь, высказывание про отдаление от ангельского, было ударом под дых. Рафаил даже открыл рот, хватая им воздух, на его лице выразилось недоумение, Гавриил вообще понимает, что говорит?

- Это я-то далёк? Ты забываешься, Гавриил. От чего же я так отдалился, или от кого? Отец давно оставил нас, я его не виню, но я помню, кем он создал меня в первую очередь - целителем. Быть может, у тебя есть сомнения в моей преданности делу своей жизни?.. А раз нет Яхве - и никто из нас не знает, вернётся он или нет, быть может, стоит наконец отойти от слепого следования его приказам? Мы не пешки, брат, и ты не пешка. Ты был создан его последователем, слугой, но ведь ты наделён и собственной волей, правда? Собственным разумом. И, возможно, собственными желаниями, в которых априори ничего греховного нет. Отчего же теперь тебя терзают волнения о чистоте моих помыслов, раз я не провожу все дни и ночи в молитвах, которые никто не слышит?

Рафаил проговорил всё это на одном дыхании. Он дал "сдачи" на совесть, но теперь его охватил жгучий стыд. Наверное, не стоило так.

- Прости. Ты задел меня за больное, и я.. Извини, брат.

Он снова подошел к Габи, в извиняющем жесте сжав его руку. Тёплые, чуть грубоватые пальцы, привыкшие держать оружие. Быть может, Рафа ошибся, и Гавриилу из них тяжелее всего. Солдат без полководца... Корабль без капитана. Рафаэль прикрыл глаза на мгновение. Он был неправ сейчас со своими нападками, ему наоборот стоило поддержать, помочь брату. Хоть как-то освоиться  в мире, где они остались одни. Но в нём не было ничего того, что могло стать опорой для растерянного Гавриила, скорее наоборот, его способ переживать происходящее пугал Габи.

- Мы навеки обязаны ему - крыльями и силой которой он нас наделил. Но обязан ли ягнёнок ходить за родившей его овечкой всю свою жизнь? Греховно ли, когда птенцы упархивают из гнезда? Отдаляет ли это их от птичьего рода? Я понимаю, тебе его не хватает. Мне тоже. Он всегда знал, как правильно, он всегда мог решить, к нему можно было прийти за любым советом. Но сейчас всё изменилось. И не по нашей воле. Все мы переживаем это по-разному, Габи, и я бы так хотел, чтобы ты нашел в этом мире что-то и для себя. Будь это латте с маршмеллоу или коллекционирование машин... Я правда не знаю, как всё исправить. Наверное оттого, что исправить это нельзя.

Рафаил замолчал. Сжал теснее чужую руку, поднимая взгляд. Было почти физически больно произносить то, что он хотел произнести. Но Гавриил должен знать.

- Всё меняется. И не знаю, заметил ли ты: Михаил ушел. Я не ощущаю его незримое присутствие, влияние архистратига. На мой зов он не отвечает, хотя прежде такого не было никогда. За все тысячи лет. И это так... пусто. Я думаю, он ушел искать ответы на свои вопросы, искать Отца. Он в своём праве, - Рафаэль сжал пальцы брата теснее, его жест, взгляд и поза отчего-то сделались не просто просящими, а умоляющими. - Не уходи вслед за ним, прошу.

Они ведь и правда не пешки. И не слеплены из песка, чтоб рассыпаться сухой горсткой в отсутствии скульптора.
Правда?..

Рафаил опешил, он перегнул палку, передавил, пожалуй, он всегда был слишком эмоциональным, но у Габи всегда была толстая шкура уверенности в себе, в постулатах, в отце, его твердое плечо рядом, на которое он опирался, видимо, Рафаил недооценивал твердость этой опоры. Для него самого это всегда было скорее грузом. Он никогда не задумывался над тем, чем придётся заниматься братьям, исчезли куда-то Отец, для него было слишком просто всё, люди были всегда, и люди болели всегда. Но сейчас он даже растерялся, пытаясь представить, как применить себя Гласу Божьему в отсутствии Бога?.. Дурацкий совет, хобби, увлечения, близость к человечеству - это могло бы его вытащить, вытянуть из тёмной дыры самокопания, в которую он сейчас скатился, но, похоже, Гавриил был по-прежнему не готов к этому. Ведь сначала нужно было признать, что он один, наедине с собой, признать что он уже имеет самоценность.

- Постой, Габи, ну постой, прошу, не торопись, - Рафаэль порывисто обнял брата, стоя рядом с ним, пока тот сидел за кухонной стойкой, прижал его голову к своей груди, зарылся пальцами в волосы, коснулся губами коротко остриженной макушки. - Ты звучишь так грустно, словно всё кончено для тебя, хоть на какое-то время, но кончено, - вздохнул целитель, он не отказал себе в вольности сейчас - прочесть, прощупать, прознать глубину душевной боли Гавриила, ужаснуться ею, и лишь слегка, едва заметно, подлатать эту рану, чтобы не так кровила. Вмешиваться в чужое сознание было дурным тоном, особенно сознание брата, особенно без спросу, но у Рафаэля был свой кодекс, и архангел рядом с ним искренне не хотел переживать весь этот кризис, он был достоин облегчения, в которому целитель, собственно, и не смог ему отказать. - Сказать тебе честно, как мне удалось? - Рафаэль переходит на шепот. - Я просто дурак, а дуракам в этом мире проще живётся. Я слишком быстро прощаю. Слишком просто люблю. Мне нравятся люди и я утопаю в быту, день за днём, год за годом, век за веком. Для меня не так важно глобальное, никогда не было важно. Главное тут - валиться с ног от усталости, так, чтобы из головы вышибало все мысли, абсолютно все. Порой я настолько не жалею себя в больнице - не подумай, я никого не лечу резко, я чаще всего направляю болезни в другое русло, если больные того заслуживают.. Если хотят. Если они достойны. Человечество на самом деле не обречено, и достойны многие. Но за день я встречаю больше сотни человек, иногда больше, каждый день. Порой даже у меня не остаётся сил. Я чувствую себя слабым. И я чувствую себя нужным. Тебе же искать призвание в подобном было бы глупо, у тебя другие таланты, другой склад ума. И твой кинжал тоже изнывает от безделья, от жажды; столько же людей в мире, достойных исцеления, достойны и другой участи. Понимаешь?..

Рафаил гладит брата по голове, чуть сжимает пальцы на его висках, отстраняясь, заглядывая в глаза.
Ещё немного спокойствия, тихой, вкрадчивой уверенности, что вскоре не всё, да хоть что-то изменится.
Хоть что-то, чем он может ему помочь.

- В твоей слабости - твоя же и отдушина. Быть может, война - это то, что тебе нужно, но прошу тебя быть осторожным, я не готов потерять ещё и тебя, пусть это будет не пропажа, а очередной круг перерождения, не сейчас, пожалуйста. Кроме того, чует моё сердце, войну ты сможешь найти скоро и в Дублине. Все эти серийные убийства существ - не к добру.

Рафаэль умолкает, поглаживает подушечками пальцев чужие скулы, смотрит в глаза с нежностью, с потрясающей братской нежностью. Он не знает, как сказать самое страшное, самое жуткое, что можно приравнять к ереси. Что его действительно исцелит - он должен найти бога внутри себя. И имя ему будет не Яхве.
Папа вернётся, когда-то непременно вернётся, вот только не ясно, огорчится он, или начнёт гордиться тем, что его дети выросли.