Ньярл любил заниматься йогой. Это был тот самый необходимый отдых, который порой просто необходимо делать, иначе захлебнешься в собственном океане безумия, которым ты упиваешься и на волнах которого качаешься.
В квартире было как обычно - сладкие ароматы благовоний переплетались с запахами красок, свежей глины... Тишину мягко нарушала какая-то релаксирующая музыка, не раздражающая слух и позволяющая немного отвлечься, отдохнуть.

На нем были одни лишь широкие штаны из легкой ткани, как раз для йоги, не сковывали движений и позволяли пластично изгибаться как заблагорассудится. Худой, черноволосый, он напоминал гигантскую черную цаплю, которая стояла на одной ноге.
Прикрыв глаза, он отдыхал душой и телом, медленно вытягиваясь, прогибая спину, поднимая руки над головой и замирая так, поджимая одну ногу и удерживаясь на второй.
Концентрация на собственных ощущениях помогала расчистить мысли, смести ворох безумных идей для того, чтобы на расчищенное место пришло новые и новые мысли, вновь заполняя собой пространство, которое редко долго пустовало.

Наверное, это снова провидение судьбы, когда события, выстраиваясь хаотично, встают друг за другом, встают удачно, встают вопреки. Обычно Ньярлатотепа нелегко дозваться, слишком беспорядочен его мир, слишком многоголосен, он звучит на миллиарды голосов, запечатленных в его памяти, в его сознании. Их слишком много, они перебивают друг друга и что из этого - воспоминание, а что реальность? Что было когда-то, а что - здесь и сейчас?

Но он по своему сиюминутному желанию расчищает обитель Всего-и-Сразу. Проваливаясь в медитативный транс, он отстраняется от внешнего мира в пользу мира грез.
И там, на этом уровне, на этом плане - он слышит. Сначала очень тихо, а потом всё сильнее, всё отчетливее, слова, несущие в себе энергию, которой он не успел однажды как следует напиться, которую он желал и которую лелеял.
И такой желанный голос звучал - на сей раз - уже в его мире.
А нить - вот она, ухватить её, потянуть, пойти по ней, окунаясь в свои привычные чертоги, что существовали вне времени и вне пространства.

Иные говорили с людьми во снах. Сон - тот самый зыбкий мир, та связующая нить между бескрайними чертогами среди звезд и сознанием смертных, да и бессмертных тоже.
И так сходили с ума те, что повстречали в своем сне его Отца, и здесь предавались метаморфозам желающие услышать и постичь братьев и сестер его, детей его, да и его самого.

И он идет сквозь измерения, держа нить в своих пальцах, сжимая крепко - чтобы не потерять, и нежно - чтобы не порвать. Сквозь переплетения голосов, и звуков, и образов, сплетающихся в единый орнамент...

Смотри, Светоносный, картина меняется вокруг тебя. И небо темнеет, зажигаясь миллиардами звезд, которые опадают искрящейся пылью, опадают к твоим ногам и становятся раскаленным песком. Но он не обжигает, касаясь твоих босых ног ласковым теплом, и ты будто бы уже это видел. Где ты идешь? Было ли это воспоминание? Иллюзия? Сон?
Ночное небо и закатное солнце, плавящее горизонт, палитра красок - черный, темно-синий, фиолетовый, и переходит в розовый, красный, оранжевый.
Как это красиво.

Над песком плавится и тянется раскаленный воздух, сквозь который медленно рисуется дрожащая фигура, что идет к тебе, словно бы перемещаясь рывками: точка - пятно - фигура - Он.
Ты узнаешь его сразу, хотя он и не похож на себя. И кожа его смугла, а на месте человечьей головы - голова зверя, что похож на черного осла. Но весь облик пронизан им - от мелодичного звона златых украшений, браслетов на запястьях и ногах, украшенных колокольцами, до буйной искры во взгляде темных глаз.
Просто один из тысяч обликов. И тот, который ты помнил, который ты видел образом на фресках в величественных храмах тех далеких времен.
А суть одна.

- Какая встреча, Сын Зари! - звучит такой знакомый голос и звериная морда скалится в такой же знакомой улыбке, очертания которой проступают сквозь облик зубастой пасти.
- Сон? Воспоминание? И то, и другое? Ты как сюда попал, алмаз очей моих?

Он не позвал бы, если бы делал что-то, что им самим задумано, к тому же... Ньярлатотеп чувствует, как чужероден Люцифер этому миру. Он не по своей воле здесь, словно вырванный и помещенный насильно в картину, на которой он в одно время и лишний, и недостающий элемент.
Здесь всё рождено из воспоминаний и грёз. Иной пробует этот мир, пробует воздух змеиным, раздвоенным языком, двигает длинными ушами и тихо смеется, мотая мордой.

- Интересно...
Интересно. И то, почему этот мир избрал для него такой облик, хотя Ньярл мог легко поменять его, что и сделал, дабы не смущать своей давно забытой ипостасью, живущей ныне лишь в учебниках истории. А здесь и сейчас он на правах - если не хозяина - то заместителя директора, скажем так, вольного вносить коррективы в картину чужого сна.
Черты его облика дрогнули, плавно осыпаясь, чтобы сквозь текущие потоки красок проступил его новорожденный облик, единственный оставшийся после падения и забвения.

Он взмахнул руками, словно стряхивая с кончиков пальцев остатки этих красок, темных оттенков.
Сухой пустынный ветер трепал его длинные, черные волосы. А глаза смотрят живо, смотрят с интересом, и легкая улыбка на губах. Для него это лишь очередная игра, в которую он хочет поиграть и с радостью составит компанию Люциферу. Но что стряслось?

Отредактировано Edwin McLoughlin (2018-06-23 21:41:21)

Мир снов может держать крепко, очень крепко. Он может оплетать вельветовыми лентами, нежными и мягкими, но крепкими, которые не разорвать так просто. Липкая, сладкая прослойка между реальностью и забвением, между жизнью и бесконечностью.
Художник улыбается и накрывает его ладонь своей, прижимая к щеке, трется, словно довольный кот и жмурится, вслушиваясь в слова Падшего.
Убить? Убить его? Убить частицу хаоса? Кто был столь глуп?! Люди никогда не переставали удивлять порой, такие наивные и самоуверенные. Ставят себя выше тех сил, которые не смогут постичь во веки веков, которые древнее и многограннее всех их, вместе взятых.

Хотя попытка не лишена изящества. Не убить физически, а закрыть в этом мире, который затянет, словно трясина. Отправить  блуждать веками среди собственных грёз... Как это знакомо. Как это знакомо! Ему, проведшему в своем сне долгие-долгие века. Но у него не было того, кто смог бы его выдернуть, а его собственные руки были связаны, глаза были слеплены и рот зашит.
Это было... Не очень то и приятно.

- Протяни мне ладонь, мы шагнем через огонь, через боль и через страх, унося звезду в руках, - тягуче пропел Иной и звоно рассмеялся, протягивая руку и чувствуя, как крепко сжали теплые пальцы его запястье. Пусть держится, пусть держится крепче...
Ньярлатотеп уже давно не проделывал таких трюков, но он постарается. талант, как водится, не пропьешь. И всё здесь напоминает ему - о нем, о том, кто он, о том, что он может. А он может! Он может... Переставить, перекроить, перерисовать, а еще - уничтожить, разорвать этот холст в клочья.

Он глубоко вдохнул раскаленный воздух пустыни, прикрывая глаза и подставляя лицо порывам ветра. Покачивая головой, он будто напевал какую-то песню, и в ритм этой песни начал двигаться весь мир. Песок потек, словно вода, расползаясь ручьями и осыпаясь вниз, оголяя черную пустоту, в которой они стояли. Не тянуло ни вверх, ни вниз - невесомость и легкость окутывали два тела, пока вокруг всё рушилось, сыпалось, разбивалось миллиардами осколков...

Наверху - безграничная звездная пустошь, откуда слабо-слабо доносится музыка флейты, такая родная сердцу, и такая далекая... Он не сможет туда пойти, да и ему сейчас этого не нужно. Нужно - вниз.
Туда, в реальность, откуда звучит эхо скрипучего, старческого голоса, откуда пахнет плавящимся воском свечей и тлеющими травами.
Давай снова падать, Люцифер!

Всё внутри перевернулось и устремилось к горлу, а сердце сделало кульбит, когда они сорвались, выпадая из зависшего купола. Навстречу били ледяные и раскаленные ветра, но не наносили никакого вреда, кроме ощущения перепадов температуры. Жарко, холодно, жарко, холодно, жарко...
А голос всё ближе, ближе, он нарастает, он становится почти оглушительным, он смешивается с хрустальным хохотом безумца, который наслаждался этой бешеной поездкой...
Вспышка!
И Люцифер открывает глаза.

Ньярлатотеп здесь, рядом. Его не видно, но он словно призрак, цепляющийся за Падшего, как за соломинку, чтобы его не вышвырнуло обратно, туда, где он замер восковым изваянием и, кажется, даже перестал дышать, погрузившись в глубокий транс.
Люцифер уже не спит, и Иному трудно удерживаться, ему просто негде, ведь мир снов разрушен его руками, он разбит и разбросан на осколки, к которым то и дело липнут черные щупальца, пытаясь зацепиться.

- Я не могу быть здесь, Люцифер, у меня мало времени, - гулко шепчет тихий голос, доносящийся отовсюду сразу и разбивающийся на множественное эхо, - Где ты? Я приду... Где же ты?
Он не может помочь сейчас, не имея физической оболочки. Он не может стереть эти символы, которые сковывают и обездвиживают Падшего. Ему нужно только знать - где он, где же он?
И тогда он войдет уже через парадную дверь реальности.

Образы всплывали растворялись в зыбкой дымке на границе реального и воображаемого, но Ньярлу было достаточно их - череды картинок, кадров, по ним можно опознать место. Дорога, улица, дома, люди, цветущая зелень, дом, вывеска кофейни... Так ненавязчиво - табличка с названием улицы, мимо проехал автобус с отчетливым номером маршрута, и он впитывал все эти зацепки, запоминал, прежде чем сорваться окончательно.
Держаться было больше не за что - да и не нужно уже, информации достаточно. Последние осколки разрушенного мира тонут в небытие, а черные щупальца соскальзывают с них, втягиваясь в зияющую бездну.

За сотую долю секунды его сознание пронеслось между сверкающих звезд, сквозь толщу ледяного воздуха, выпущенной стрелой влетая в сознание и соединяясь с ним...
Парень резко вдыхает, словно вынырнув из воды после слишком долгого времени, проведенного без воздуха. Вместе со вдохом - открывает глаза, цепляясь взглядом за привычную обстановку, но в мыслях бережно сохранены отпечатки, слепки с показанных картинок.
И медленно выдыхает. Он знает, что делать.

Ньярл шустро подхватил телефон и забил в поиск название улицы, нашел на карте, и побродил по панорамам, обнаружив и необходимое здание. Оно обозначалось как концертный зал, который ныне стоял под снос. Ох уж эта любовь сектантов к заброшенным зданиям, классика... Вот вечно - если вызывают что-то, кого-то, или ритуалы проводят - так заброшка, кладбище или подвал. Нет бы, на кухне дома, чтобы сразу же накормить призванного монстрика свежей выпечкой и снизить вероятность своей бесславной кончины.
Парень запомнил адрес, маршрут и вот - он уже в пути.

Одетый в белые джинсы и возмутительно непристойную для мужчины розовую футболку со стразами, украшающими крылышки принта-бабочки, Ньярлатотеп выпорхнул из дома, почти сразу же поймав на дороге такси. Оставалось надеяться, что он доберется быстро, и с Огненным Крылышком ничего не случится. Это так неприятно - быть беспомощным, быть скованным. Его возмущало это так, словно это он лежал там, запечатанный древними символами, как молочный поросенок на рождественском столе.
Ничего... Подожди совсем немного, Люцифер. Кавалерия была уже в пути.
И даже пробок нет.
 
Закусив кончик изящного мундштука, в котором тлела тонкая ментоловая сигарета, Ньярлатотеп стоял перед зданием, разглядывая его. Оно? Оно. Черноволосый решительно двинулся вперед, а гостей обитатели явно не ждали... Они даже двери не закрыли. Хотя, возможно, их просто не на что было закрывать - замок, повешенный когда-то при опечатывании, был наглым образом взломан и сломан без возможности использовать его вновь.
Он заходил, словно правитель в тронный зал, даром - что не было свиты подданных, которые открыли бы перед ним створки, и приходилось это самому делать. Что, впрочем, не испортило эффектности его появления. Сектанты, что обернулись на скрип открываемых дверей, были одарены лишь легким, презрительным взглядом. Этого хватило, чтобы в их мыслях все смешалось, превратившись в бурлящий бульон, и соратники моментально превратились в двух обезумевших животных, что сцепились друг с другом, царапая короткими ногтями до крови и зубами вырывая куски мяса с диким, болезненным воем.
Щенячья возня...

Они идиоты, даже не думали вмешиваться в проведение ритуала, не думали нарушать таинство, уверенные, что всё идет по плану. Смерть их заклинателя была столь быстрой, что они даже не насторожились. Слышали ли вообще его крик из-за глухой двери? А черт их знает... Сейчас они ничего не услышат, кроме собственного безумия. А может, поубивают друг друга - тоже вариант.
Ньярл же толкнул тяжелую створку, заходя в помещение и окунаясь в столь знакомую и столь приятную энергетику.

- Я не опоздал на вечеринку? - он широко улыбается, сверкая белыми зубками и цветными стразами на футболке. Такой чужеродный яркий элемент в готическом антураже чародейства со всеми этими знаками, свечами и чашами с дымящимися травами.
Многие желали бы оказаться сейчас на его месте. Многие мечтали, чтобы могучий Люцифер, сам Сатана, Владыка Ада - был беззащитен, пленен, только руки протяни - и можешь забрать себе, да делать, что захочется, или вообще убить.
Многие... Но не Ньярл. Для него была возмутительна сама идея того, чтобы сдерживать частицу вселенского хаоса. Это зрелище удручало, а не радовало. А он любит всё красивое. Что может быть более красивым, чем бушующее пламя, марево зари, крылатая энтропия?

Звонко цокая короткими каблучками сапожек, сильно походящих на женские, Ньярл плавно подплыл к ритуальному кругу и обошел по периметру, щелкая язычком.
- Понарисовали то, понарисовали... - пропел он, а потом опустился на корточки и провел кончиками пальцев по щеке, по шее, едва уловимо - по груди, чуть смазывая контуры знаков, начертанных то ли черной тушью, то ли углем.
- Нет, эти каракули совершенно точно тебе не идут, - он вновь улыбнулся и наклонил голову к плечу, смотря со своей обычной смешинкой, - Знаешь? Я лучше нарисовал бы на тебе флуоресцентной краской... Она так здорово выглядит в ультрафиолете. Я знаю один клуб, где проводят вечеринки с такой краской, это чертовски весело! Ты обязан со мной туда сходить. И... Хм? Ах да! Сейчас, подожди...

Он торопливо зарылся в свою сумку, из которой затем извлек пару пачек с влажными салфетками.
- Ромашка или лаванда? - Ньярл устремил невинный взгляд на Люцифера. Словно бы тому очень важно было, чем именно он потом будет пахнуть - ромашкой или лавандой.     
- Лаванда мне больше нравится.
Сам всё решил Ньярл и, открыв пачку, вытянул салфетку, которая распространяла легкий лавандовый запах. Намурлыкивая под нос, парень стал аккуратно и нежно, но тщательно стирать рисунки с тела Падшего, размазывая черную краску, комкая испачканные салфетки и вытаскивая новые.
Спасительная лаванда, так забавно.

Отредактировано Edwin McLoughlin (2018-06-28 03:29:05)

Салфетка с ярким лавандовым запахом размеренно скользила по коже, смывая всё, что сдерживало Падшего. Слой за слоем, и вот - больше ничего нет, кроме тонкого цветочного аромата. Ньярл сделал шаг назад и с довольной улыбкой наблюдал, как Люцифер поднимается, возвращается в свою силу, больше не беспомощный и готовый обрушиться мстительной грозой на тех, кто устроил это. Тех, кто сейчас возился, обезумев, словно черви в комке земли, пытаясь нанести больше увечий друг другу. Ньярлатотеп мог и убить их, но не стал - пусть это сделает он. Просто маленький сладкий подарок в утешение за то, что пришлось пережить унизительное бессилие перед смертными личинками. А они просто понятия не имели, с какими силами решили позабавиться. И откуда только знали этот ритуал, эти символы? Головы с такими знаниями нужно разбивать, как гнилые тыквы.

Он звонко рассмеялся и прильнул к своему названному брату, которого он полюбил, успел полюбить всего за одну встречу. Ему нравилась эта связь и эта родственность их сущности. Это было... Приятно. Приятно чувствовать себя не одиноким. Здесь, вдали от родного мира, по меркам которого, он провел здесь ничтожное количество времени. Словно только вчера собрал чемоданы и отчалил, оставив за спиной непостижимые чертоги, Отца и его музыку, и танцующих под мистическую мелодию братьев, сестер и украденных богов со множества миров бесконечности.

Словно потерянный, заплутавший, оторванный от дома - с последнего перерождения он чувствовал потребность найти хоть что-то родное, что-то знакомое, что-то... И, наконец, нашел. Пусть не родное, но родственное. И он дорожил этим.

Он обвил Падшего тонкими руками, прижимаясь и касаясь губами его шеи, прикрывая глаза, словно щурящийся на солнышке кот. Приятно видеть Люцифера вновь в седле, всё такого же сильного и неукротимого. Хотелось погладить его крылья, хотелось сделать так, чтобы их больше не пытались подрезать. Птицы с подрезанными крыльями - уже не птицы...

- Ты мне должен будешь поход в клуб на ночь красок, - с тихим смехом отвечает Иной, горячо шепча на ухо и легко касаясь губами мочки.
Он в самом деле хотел бы увидеть Падшего там - в неоновом свете, среди прохладного тумана и разгоряченных тел, покрытого красками самых кислотных цветов. Такой очаровательный диссонанс! Он ведь гармонично смотрится в строгом костюме-тройке и при галстуке. Но Ньярл любит дисгармонию и яркость.

- А твою дружбу я уже и так забрал, Огненное Крылышко, - Ньярл улыбается широко, смотря в глаза Люцифера, - Обменял на свою. Ухаживаю и кормлю три раза в день!
Он хихикает и, развернувшись, простирает руку, указывая на грызущихся сектантов. Один успел выдавить второму глаз, а второй откусил кусок уха первому. А теперь они замерли, тяжело дыша и смотря вокруг огромными глазами, пока невидимые молоты колотили по их мозгам, плавящимся в липкий кисель, на поверхности которого надуваются и лопаются липкие пузыри разрозненных мыслей.

- Убьешь их? Или оставишь? - Ньярлатотеп с интересом посмотрел на Люцифера, - Они уже не смогут применить ни одно из своих знаний. Вообще-то, я сомневаюсь, что они теперь сообразят, как шнурки завязать... Такой кисель, такой кисель! Кстати, я люблю клюквенный кисель, а ты? Тут неподалеку есть кафе, где подают очень вкусный. И кремовые корзиночки!
Он снова рассыпается смехом и кружит вокруг незадачливых заклинателей, то и дело касаясь их затылков невидимыми щупальцами и взбалтывая то адское варево, в которое превратил их разум, их сознание. И вот уже один забивается в угол и качается, обняв колени, а в глазах его первобытный ужас. А второй - бьется головой о стену, пытаясь выбить из черепной коробки сонм голосов, что смеются над ним и шутят дурацкие шутки.
И неизвестно, что было более гуманно - подарить такую сомнительную жизнь или хоть какую-нибудь смерть.