Перелет из Нью-Йорка в Дублин занимал около семи часов, что, по меркам бывалого путешественника, коим был Илберт, было не так уж и много. Только до Нью-Йорка Илберт тащился через весь континент, поэтому порядком вымотался еще до посадки в самолет в Ирландию. Он надеялся отоспаться в нем, но увы, на бизнесе он решил сэкономить, а в салоне для простых смертных спать было чертовски неудобно. Сзади вопил ребятенок,  да так громко, что пришлось грозному Илберту брать того на руки, вопреки удивленным возгласам мамаши-неумехи, и шептать ему старую сказочку-баюкалку, что на младенцев любого цвета кожи действовала мгновенно. Ровный рокот княжьего голоса, что ласково окутывал измученное дальней дорогой дитя, подействовал и на пухленькую соседку, что краснела от одной только близости с симпатичным силачом, и на мамашу, что увидев результат, тут же заткнулась, успокоилась, разулыбалась.
Ребятенок не проснулся, когда Илберт передал его в руки матери, казалось бы - вот, вытягивайся на всю ограниченную сиденьями длину и спи. Но сказ собственный всколыхнул думы тяжелые... Память - проклятье перерождающихся. Хотелось бы Илберту забыть все те лица, что ушли навек, и родные просторы и речь русскую. Но только в этом была вся суть его, вся правда.
Возле аэропорта Илберт поймал такси, шлепнул свой скромный багаж на заднее сиденье, туда же завалился сам. Он не знал точного адреса отеля, что забронировал на первые сутки, поэтому назвал его название. Таксист кивнул и плавно тронулся.
До центра города было всего ничего - около 11 км, но они попали в самые настоящие вечерние пробки и Илберту совсем скоро наскучило смотреть на слишком медленно плывущий пейзаж за заляпанным чьи-ми то жирными пальцами окном. Он прикрыл глаза и мгновенно погрузился в сон. Тот самый, короткий, больше мучающий, чем дающий отдых, наполненный мутными видениями, путаницей мыслей.
Сперва ему снился самолет. Он словно летел рядом с ним, вполне поддерживая скорость огромной серебряной птицы, и перекликались они на своем языке-клекоте. И пела ему странная птица-боинг о том, как урчит в нутре ее огромный мотор, как ветер и ледяные тучи омывают ее покатые гладкие бока, и как несет она во чреве своем тысячи душ, согревая их пламенным своим сердцем... И так заслушался Игорь-сокол этой мудрой и глубокой песней, что не заметил, как силы в крыльях его иссякли. Не успел и звука издать, лишь встрепыхнулся, аки раненный, и камнем вниз, сквозь облака бездушные устремился, землею-матушкой притягиваемый.
И темнота окутала его. Темнота с голосом, что курчаво, странно "р" перекатывая, вещала о том, что в Дублине сегодня сухо и тепло, что лето в самом разгаре и что теперь все радиослушатели познакомятся с новой песней какой-то девицы... Имя девицы было Мария, простое такое, почти родное. И мысли Илберта под тонкий, пронзительно-чистый голосок погрузились вновь в глубокий омут сна.

Запах, запах такой родной. Он тревожил и манил... Сеном пахло свежескошенным, ночью июньской, медом клеверным. И красота вокруг была дивная.  Богатырь в поле поднялся, как ни есть - Игорь прежних времен. Широкоплеч, высок, силен, с курчавой бородой златой, с бровями могучими, и глазами вострыми, что всю правду-матку в сердцах людских сразу видит. Вдохнул грудью богатырской воздуха родного, дивного. И так хорошо стало, так сладко, что защемило сердце радостью неудержной. Даже гнус, что тут же из травы поднялся, да по кровушку богатырскую поспешил - и тот родной был, реальный такой.  Но той радости недолог век был отмерен.
Сон - есть сон. С его собственными законами, сложно поддающимися пониманию. Картинки меняются спешно, быстро, миры мелькают, времена, лица... А бывает так, что цельный сон, как кино смотришь. И вот сейчас смотрел Игорь, гневом вскипая, как по траве изумрудной-шелковой, по клеверу кудрявому ползут черные змеи-трещины, как осыпается благодать земли русской в тьму непроглядную, и как ступают из мрака жуткого лапищи огромные, черные, с когтями вострыми. По ушам стрелою летит клекот зловещий, недобрый, вонь все запахи родные собой застилает.
Но на то Игорь и волхв был, а не простой смертный, что даже во сне себя контролировать мог. Может и не понимал до конца, что не в реальности все с ним происходит, но силушку в себе чувствовал, что власть над этим миром сотканным имеет. Тому его пращуры учили, знания в юную голову нового волхва вкладывая.  Не ведал он, как это замереть от ужаса при виде кошмара лютого, особливо в форме чудищ являющегося, знал зато, что всегда в руке его меч верный оказаться может. По первому зову, по первой мысли. На то и богатырь был, чтобы змеюк поганых да демонов от земли родной, от близких своих отгонять.
- Куда прешься, чудище поганое, - громом прокатился по полям широким глас богатырский, - коли вред учинить вздумал - одумайся. К себе в темень возвращайся, не стращай люд добрый!
В ответ чудище рык издало зловонный. Игорь рукой свободной с лица ошметки слизи странной, с языков твари слетевшей, снял, нахмурился еще пуще. А меж ними - что граница пролегла. Под лампами чудища - грязь и копоть, за спиной Игоревой - золото солнечное и трава зеленая.
- Значит не уйдешь, гадина, по-хорошему? Ну пеняй на себя тогда, - поднял меч князь, рукоять уверенно, как в былые времена пальцами стиснул. Ох и славная битва будет, ох и сладкая!
Такси тем временем вырвалось из пробки, качнулось сильно, и понеслось. Жаль, вскоре пришлось водителю вновь притормозить. Впереди виднелась авария, которая напрочь заблокировала все проезды. Таксист развернулся, чтобы сообщить пассажиру неприятную весть, но тот спокойно дремал на заднем сиденье и явно не тревожился о том, что может куда-то опоздать. Музыка сну не мешала, вскоре тонкий женский голосок сменил рык какого-то шведа, гортанный, под тяжелые перекаты гитарного воя.