Змей обожает сдавать сессию. Прежде всего потому, что сессия для нее — это притащить зачетки преподавателю, мило улыбнуться, получить свой «автомат» и со спокойной душой отправиться прохлаждаться в какое-нибудь кафе, одарив на прощание лживыми ласковыми словами своих одногруппников. Телефон в сумке периодически издает писк; люди в групповом чате обсуждают, как проходит экзамен. Позже, вечером, она мельком пролистает все, что они там наобсуждали, посетует, что кто-то не сдал, поздравит сдавших, и будет наслаждаться ощущением того, то она наилучшая. Победа сладкая, как вкус мороженого, которое она поглощает, пусть и не такая мощная, как, скажем, с бумагами.

Она оправляет бинты на руке. Бинты омрачают день, как впрочем и произошедшее. Июнь у Змей не задался: начиная от Гавриила, который прискакал за дурацкими бумажками, и заканчивая Тео, который смог ее победить. Змей хмурится и мрачнеет, теряя благостный настрой. Двадцать лет у нее получалось быть почти незаметной, а теперь, кажется, каждый в городе знает, кто она. Сплетни ползут быстро, и вот уже она не уверена, что официант, приносящий ей второе по счету мороженое, смотрит на нее и подмигивает не потому, что он не существо.

«А ведь так все хорошо было», — думает Змей, откидываясь на спинку сидения и смотря на девушку, присевшую за ее столик.

Змей сканирует ее взглядом, прикидывая в голове, приветик это от СБС, приветик от Тео, или приветик от еще кого-нибудь, кто хочет Змейку в свою клетку. Змей болтает ложечкой в стаканчике с мороженым, отправляет в рот немного, слизывая быстро, языком.

— А тебе кто сказал, кто я такая? — спрашивает Змей, не пряча усталости в голосе. — Все уже знают, да?

Она поднимает глаза на девушку. Эта хотя бы вежливо разговаривает, а не хватает за грудки или накрывает Гласом. И выглядит гораздо более приятной, чем другие, что ее обнаружили. Если эта искусная игра, то Змей в восхищении и готова аплодировать. Не стоя, но все-таки готова. Она подпирает голову рукой, смотря на девушку и слушая ее. Змей повезло, она не утратила память, осознав себя в довольно раннем возрасте: ведь семя познания было за ее щекой, и она помнила горький вкус Плодов, наполнивших ее Знанием.

— Санай, — представляется Змей в ответ. — Убегать прочь я планирую не больше, чем бежать в поисках защиты в церковь или уверовать в человеческого Бога. Что ж, что за дело у такой прекрасной леди ко мне? Если кто-то сказал, что я исполняю желания, это ложь. Никогда ничего не исполняла.

Можно было убежать, но смысл? Скрываться стоит, если о тебе знают один или два человека, а ее видели уже слишком многие. Скоро по всему Дублину повесят биллборды с текстом, что знаменитое Искушение уже здесь. Да еще Эдвин с его выставкой явно прибавил ей популярности, как же, муза художника, картина написана и любой может на нее взглянуть, если он позволит. Картина художника ее запечатлела, а несколько смертей и то, что она попалась СБС, привело к неизменному последствию в лице того, что девушка окончательно вскрылась в мире магического и мистического, оставив всем послание о том, кто она есть.

— Итак, тебе от меня что-то нужно, — Змей говорит негромко, потому что знает, что на шумной улице никто их слушать не будет.

Змей мысленно уже соглашается. У нее немного «друзей», или «союзников», и ей нужны лица, которые будут готовы выступать с ней на едином фронте. Ну, или припрятать ее у себя, если что. Морин говорит вежливо, спокойно,  и Змей, хоть и не видит существо, спрятавшееся внутри красавицы с ясными глазами, облизывав губы, чувствует, что желания навредить Змей у Морин нет. Пойдет для начала.

— Продолжай, — говорит Змей, доедая мороженое и принимаясь посасывать клубничку, оставленную напоследок. — Но прежде, будь так любезна, скажи, что ты за существо. Будет намного лучше для сотрудничества, коли мы будем знать, кем мы являемся. Ты знаешь, а я нет, и это нечестно. Скажи кто ты, озвучь свою просьбу и скажи, чем готова поделиться, и думаю, все будет нормально, сладкая.

Змей говорит неагрессиво, а довольно спокойно, планируя разговор, как и большинство вещей в своей жизни, четко обозначая позиции, которые она хочет услышать. Предчувствие ей подсказывает, что она впутается во что-то чудовищное, такое, что будет в итоге еще одной пометкой в ее деле, и еще одним поводом накостылять ей по шее и отправить на новый виток перерождения.

Раз теперь все знают, кто она, пора начинать вплетаться в общую игру.

Змей меланхолично болтает ложечкой подтаявшее мороженое. На миг удивленно вскидывает брови: действительно не ожидала, что встретит кого-то столь… интересного. Познания Змей о мире людей ограничиваются двадцатью пяти годами, проведенными здесь, о Райских кущах она знает намного больше, а вот иных существ встречает так редко, что можно пересчитать по пальцам одной руки. Змей поднимает взгляд и смотрит на Морин пристально, но с любопытством, а не подозрением.

Медуза Горгона для Змей сказание почти из легенд, из сказок. Она воспринимает ее больше человеческими началами, теми, что остались в теле Санай Оуэнс, когда ее захватил Змей. Собрат, опять же. Змей почему-то всегда больше доверяет змеям, признавая в них родственную душу на ментальном уровне. Хотя должна бы знать, что от змей ничего хорошего ждать и не стоит: от мудрых редко можно добиться искренности, слишком уж много в голове разных мыслей.

— Я тебе верю, — произносит Змей. — Не стоит изменяться. Мне что-то не хочется обрастать каменной оболочкой, пусть она, скорей всего, куда прочней нынешней. Что касается легенд… все они врут, а правдивые —  не договаривают.

Она удерживает себя в руках: не выдает ни словом, ни жестом, что заинтересовалась. Гребанный Василиск спутал ей половину карт, которые она раскладывала в пасьянсе своей жизни. Змей уже не раз пожалела, что не осталась в стороне, а впуталась в это дело, но раз уж ввязалась, нужно постараться выйти с победой. А для победы нужна информация, которой можно будет себя защитить, или поделиться ей с кем-то другим. Даже если кто-то погибнет во имя того, чтобы у нее были данные, — пусть умирает, и желательно долго и мучительно.

Змей пересаживается поудобней, следя за движениями Морин и за ее словами. В рот отправляется очередная ложка мороженого; язычок проходится по губам, слизывая капли, а Змей ощущает удушливый запах мести. Месть для змей пахнет мятой — она не знает почему, но месть — всегда перечная мята. Она мысленно расставляет в голове фигурки, готовясь к этой партии. Морин пришла не со злыми намерениями, а за помощью, и помощь в месте. Это Змей оценила. Месть понятное для нее желание, стоит наравне с похотью и гневом. Гораздо хуже, будь у Медузы добрые, милые побуждения, вроде тех сумасшедших, которые хотят подбирать с улицы бездомных детей, или спасать всех подряд.

— Такая «мелочь», и такая хорошая оплата, — Змей еле заметно приподнимает уголки губ, обозначая улыбку. — Думаю, дело куда как сложней, чем ты  пытаешься мне его обрисовать. Впрочем, плата достойная.

Змей чувствует ощущение игры, но в отличие от других высших существ, блондинистая гордячка обладает уникальной способностью извлекать выгоду даже из своих проигрышей. Она и Морин смотрят друг на друга довольными взглядами, со стороны наверняка похожи на хороших подруг или довольных встречей незнакомых, но Змей чувствует, ощущает, что каждая из них сделала пока по одному ходу и ждет, что будет в будущем. Одна может выиграть, другая — проиграть, или выиграть и проиграть могут они обе, в равных пропорциях. Наиболее предпочтительный вариант для Змей — чтобы обе нашли, что с этого поиметь. Меньше всего ей хочется заводить себе еще одного врага, особенно сейчас, когда время откровенно неподходящее.

«Мне нужна защита, — думает Змей, оставляя опустевшую вазочку с мороженым в сторону. — Кто-то, кто будет прикрывать тылы. Проблема в том, что обычно для этого заводят друзей, а мои друзья либо люди, либо мои же заклятые враги».

Месть — очень хорошее желание. Даже если Горгона захочет остановиться в середине пути, достаточно будет ей напомнить, что змеиная душа жаждет возмездия. Змей заправляет прядь волос за ухо, все еще белая и холодная, но не отстраненная от мира.

— Кентавры прячутся, словно каждое их копыто стоит десятки миллиардов евро, как же тебе удалось найти одного? — произносит Змей.

Никто не согласился бы пойти на охоту за кентавром. Никто в здравом уме не согласился бы на то, что хочет Морин, а Змей догадывается, что хочет она чуть больше, чем говорит. Но кто сказал, что Змей в здравом уме? Навернув несколько витков мироздания, Змей знает, что чем безумней ты, тем сложней тебя поймать.

И кентавр… она давно не видела кентавров, в этом витке — еще ни разу. Змей охватывает любопытство, самый невинный из ее пороков, последствия которого всегда обрушиваются волной цунами на ее жизнь, и на жизнь тех, кто рядом с ней.

— Ну что ж, это звучит интересно. Продолжай, — принимает решение Змей.

Все врут — самое точное определение происходящего, по мнению Змей. СБС врет, что убитый василиск — это стремная собака, Люцифер врет, что не причастен к убийству Василиска, существа врут, что ничего об этом не знают, и в этой агонистической оргии лжи они все стоят в связке королевской ебли с этим «новым» миром.

Змей смотрит на когти девушки и ощущает легкий приступ зависти. Сама она то ли утратила, то ли слишком слаба, чтобы вспомнить, как выглядела прежде. Иногда ей кажется, что в голубых глазах мелькает огонек прежнего, желтого, змеиного цвета, но видение столь же мимолетно, как сигаретный дым, что растворяется в небе. Змей откидывается на спинку стула, перекрещивая изящные ноги и складывает руки на груди. Морин не выглядит озлобленной, скорее уж, расслабленной, спокойной. А впрочем, что ей нервничать? Змей знает, что чем расслабленней выглядит противник, тем больше он в себе уверен, а чем больше уверен, тем больше вероятностей, что у него на тебя что-то есть.

Змей опускает взгляд, сосредотачиваясь на опустевшей вазочке с мороженым. В этом мире слишком много существ, которым не стоит смотреть в глаза, чтобы не поплатиться последствиями. Обращенной в камень ей хочется быть не больше, чем, скажем, пройтись голой по центру Дублина. И то вторая ситуация выглядит более привлекательной. Она многие годы оставалась где-то вне всего мира, а теперь мир помахал ручкой и манит ее к себе. С одной стороны, это увлекательно, Змей почти готова признать, что прежде не чувствовала себя такой живой. С другой… любые действия сопряжены с опасностью. И кто знает, куда заведет ее дорожка, на которую Змей сманивает Медуза Горгона.

Но хороша, хороша… Змей не может это отрицать и не может придумать ни одного обидного эпитета, обращенного в сторону Горгоны. Спокойна, ровно держится, и одержима лишь желанием мести: Змей чувствует ровные всполохи запаха желания каждый раз, когда язычок просовывается сквозь зубы, чтобы быстро облизать их. Морин спокойна, и рассказывает все Змей с таким видом, словно они закадычные подружки.

Она кивает, хотя не понимает до конца. Статуи есть статуи, что может быть в них ценного? Змей пытается мыслить, как другое существо, которому статуя могла понадобится: допустим, тут есть кто-то важный. Допустим, кого-то очень важного тебе превратили в статую… ну и что? Зачем иметь бледную тень чего-то, или кого-то, что было тебе важно? Разве что разбить в осколки, уничтожить и развеять пепел по ветру.

Ответ приходит сам собой: статуя девушки. Змей закатывает глаза: она знает сынов Адама и видит их насквозь. Сыны Адама наполнены похотью, сосредоточены только на себе, мнят себя высшими существами на свете, а на деле лишь потомки жалкого быка-производителя, у которого и своей головы-то не было, пока Ева не присунула в его поганый рот кусочек Плода.
— Была дорога мужу, — повторяет Змей, откликаясь на слова Морин эхом.

Для Змей быть замужем — что-то противоестественное. Ее взгляды довольно старомодны, и она считает, что существам не нужно кому-то принадлежать. Самой Змей по душе быстрые связи, а лучше обойтись и без них, так, взять и использовать, и укатить в закат, к следующей цели. Формирование устойчивых связей не приводит ни к чему хорошему, это лишь награждает тебя слабым местом, в которое можно ударить, — так думает Змей. А тут на тебе. Муж.

— Лошадка в библиотеке, начитанная и очень-очень одинокая, — Змей усмехается, но одними губами. — Он не выглядит легкой целью, но определенно похож на того, с кем будет интересно.

Если уж выбирать из мужчин, в коих Змей давно и прочно разочарована, с умными ей проще. С ними хотя бы есть о чем поговорить, а красавчиков с крепкими членами можно оставить на потом, на тот случай, когда нужно удовлетворить тупую потребность молодого организма.

Змей думает о кентавре. С ними она не связывалась, но ведь кентавр — тоже мужчина, а значит, управляется теми же желаниями, что и остальные. Морин щедро платит, очень щедро, и даже если обманет ее с оплатой, у Змейки на кончике языка повисло ее желание отомстить. Нет-нет, все слишком благоприятно складывается. После всего, что произошло, приятно взять какую-то подработку. Просто для успокоения души.

— Мне обычно не сопротивляются, — думает Змей, прогоняя прочь мысли о Бусе, скорчившемся на полу склада и вырывающим кишки из собственного живота; она забирает бумажку из рук Морин и изучает адрес. — Хм… истинный облик? Ладно, к чертям собачьим. Ритуалы вечно наполнены потрясающими деталями, которые логически не обосновать.

Змей достает телефон, разблокирует его, открывает окно контактов и показывает Морин.

— Это мой номер телефона. Запиши себе, а лучше запомни, и сбрось мне звонок, я перезвоню или отправлю сообщение, если что-то пойдет не так, — произносит она, пряча бумажку в карман. — Или если когда я приду к нему, он будет мертвым.

Слова, слова… так просто и понятно, приди к кентавру, налей ему в уши сладкой воды, прижмись теплым бедром, и если он не импотент, то желание в нем шевельнется, Змей знает, что иногда желание шевелится даже в гомосексуалистах, потому что ее дар к искушению и соблазнению имеет мало общего к полу, это завязано на желаниях. Люди без желаний ей прежде не встречались, как и существа. Если есть желание, а оно в нем наверняка есть, он пойдет за ней. Обманом, хитростью, соблазненный, желающий помочь или охваченный яростным желанием прибить к чертям собачьим коварную суку — пойдет, побежит. Сложностей в том, чтобы выманить его, будет множество, но все они в конечном итоге приведут его по адресу Морин.

— В добровольности можешь не сомневаться, прибежит по собственному желанию, наделенный своей Свободой Воли, как завещал Творитель, — произносит Змей, жестом показывая официанту, чтобы принес счет. — Морин.

Змей смотрит в стакан с водой, в отражение глаз Горгоны.

— Будь дьявольски осторожна, — говорит Змей. — Вокруг слишком много опасных тварей.

Забота это, предупреждение или дружеский совет, Змей не говорит, не выдавая себя ни голосом, ни жестом. Пусть Морин сама поймет, что в неспокойном городе каждый сам для себя определяет, что значат слова Змей.

Змей эстетически нравится Горгона: то ли потому, что она чувствует в ней собрата, а с другими змеиными ей работать всегда было проще, чем, скажем, с пернатыми, то ли потому, что в ней сквозит уверенность взрослой женщины. Змей на собственном опыте познала и совращение, и разврат, и похоть, и романтику, но взрослой у нее стать так и не получилось. Быть может придет это умение с годами расточать, словно драгоценные камни, каждое движение, а быть может нет. С моральной симпатией сложнее, чувства у Змеи притупленные, и она плохо их распознает.

Но как бы ей не хотелось сейчас погрузиться в анализ Морин, дело превыше всего, и Змей забывает про Горгону. Спектакль нужно играть до конца, и спектакль должен быть безупречен: такие спектакли по системе Станиславского она играла всю свою жизнь, когда поняла, что для собственной безопасности лучше научиться изображать Санай Оуэнс, когда осознала, что продолжительность ее человеческой жизни будет прямо пропорциональна тому, насколько хорошо Змей сможет притвориться человеком и как глубоко спрячет Змея.

Змей проверят информацию о кентавре, рассматривая его фотографии в социальных сетях. Змей пролистывает каждую гребанное фото в его инстаграмме, каждый пост на страничке в Фейсбуке. Змей просматривает паблики, на которые он подписан, и мельком проглядывает комментарии, которые у нее есть. На столике розеток с мороженым становится все больше, и число достигает трех, когда Змей наконец-то заканчивает.

Она откидывается на спинку стула, прикрывая глаза. Его можно совратить, и совращение организовать по-разному. Маленький любитель книг будет очень рад какой-то библиографической редкости, которую не найти просто в букинистических лавках. В голове Змей прикидывает, какие книжки у нее есть, которые могут его заинтересовать, пока ответ не приходит сам собой. Змей отправляет сообщение подруге с просьбой одолжить для нее кое-что с факультета, — подружка Змей подрабатывает в музее университета, и ей совсем не сложно дать кое-что Санай Оуэнс. Особенно после того, как Санай однажды помогла ей с одним навязчивым поклонником.

Змей забирает книгу в том же кафе, в котором виделась с Горгоной, и из него же ведет переговоры. Змей умеет создавать видимость того, что торчит в какой-то компании уже очень долго. Она наспех выписывает фразы, принятые в паблике, в котором состоит кентавр, цепляет его в комментах, отправляя сообщение с телефона и ждет всего десять секунд, прежде чем ей приходит ответ. На расстоянии Змей не чувствует его желаний, но в эру соцсетей узнать о человеке все просто. Может быть, мальчик и умен, и окопался в удобном месте, но у него тоже есть желания. Без желаний Змей существ пока не встречала.

Они переписываются в комментариях, и Змей знает, что он чувствует себя в безопасности. Большинство чувствуют себя защищенными, когда собеседник всего лишь набор символов. Змей прикрывает глаза, прикидывая то одно, то другое. Звезды порой сходятся на удивление хорошо.

«У меня есть эта книга, о которой ты говоришь, — пишет Змей, выстукивая пальцем сообщение на плоском экране. — Лол, я бы дала ее тебе, но боюсь незнакомцев».

Змей подзывает официанта и расплачивается, выходит на широкую улочку, где собираются вечерние сумерки, отправляя снова и снова сообщение за сообщением. Она не ломается: она показывает, что ей страшно, и что она боится незнакомцев. Ей даже не нужно напрягаться, чтобы изобразить чувство страха: Змей долго шарахалась всех существ, и когда вошла в их мир, привыкла к постоянному напряжению, которое многими ошибочно принимается за страх.

«Я тебя не обижу, — пишет он, когда Змей стоит практически напротив библиотеки. — Можем встретиться на нейтральной территории».

«Я сейчас собиралась в библиотеку», — отвечает ему Змей, следом посылая самый невинный и смущенный стикер из своей коллекции.

Когда они встречаются, он говорит, что прежде ее тут не видел. Змей смущается, стреляет в него глазами из-под ресниц. Человеческое слабое тело редко ей помогает, но сейчас она выглядит настолько беззащитной, насколько это возможно. Специально ударяется коленом о стол, вскрикивает: на белой коже явственно проступает краснота, похожая на синяк. Змей следит за его реакцией, и слышит, как дыхание кентавра становится ровней и ровней. Он осторожен и хитер, но он понимает, что тело Санай Оуэнс не представляет для него никакой угрозы: он в два раза ее выше и шире тоже где-то раза в два.

— У меня есть второй том дома, — произносит Змей, и тут же рассеяно ойкает, прикрывая рот рукой.

Ей жаль, что она никогда не краснеет: только умеет плакать на заказ. Легкий румянец на щеках окончательно убедил бы кентавра в том, что она дура. Повелся бы, и тогда все было немного проще. А так Змей действует, как умеет: она задевает его руку и тут же отдергивает, она здесь, перед ним, слабая и хрупкая, умная и беззащитная девица, которая только и ждет своего принца. Знал бы кентавр, что бывает с принцами, которые осмеливались попытаться вытащить эту принцессу с башни, убежал бы очень далеко.
Змей рядом с ним, и ее теплое бедро задевает его: случайно, само собой, она ведь такая неловкая хрупкая девица, которая боится, что ей причинят вред. Вспышка желания мимолетна, сродни той, которую чувствуют, случайно пересекаясь с красивым человеком на улице, но сладкий запах гнили, — запах похоти, — заполняет все пространство от одного до другого уголка рта Змей. Она цепляется за не за это желание, берет его за плечо, напоминает о втором томе. Потрачен почти целый день впустую: Змей могла бы за это время разрушить несколько человеческих жизней, но вместо этого ждала вспышки.

Он хочет почитать книгу, ему физически необходимо притронуться к страницам. Ему нужна эта книга, или он умрет, или все его будущее будет отзываться болью о потере. Завлеченный своим желанием, кентавр следует за ней: и когда они ловят такси, и когда приезжают в дом, отмеченный Морин. Змей заводит его внутрь, опускает руку в сумку и помахивает второй книжкой.
— Я отдам ее тебе, — она одергивает руку; одержимые своими желаниями, мужчины похожи один на другого, и каждый может решить на нее напасть. — Но хочу посмотреть, какой ты на самом деле.

Санай помахивает книжкой: если он попробует кинуться на нее, прицельно ударит его по голове, чтобы он отключился, и тогда уже будет думать, как решить проблему с истинным обликом.

— Пожалуйста! — Змей слегка посмеивается, и ее «пожалуйста» тянет скорее на издевательство. — Покажи мне, какой ты на самом деле.

Ведомый желаниями, кентавр путается в ее словах. Она могла иметь в виду что угодно, но он, испытывающий желание не раскрыть себя, верит в то, что она хочет увидеть его облик. Оболочка слетает с кентавра. Лошадиные копыта упираются в пол, сильное тело возвышается над ней.

Змей облизывает губы, но не чувствует желания напасть. У нее в руках книга, и он то ли боится, что Санай ее повредит, то ли в ужасе, что может не отдать. Чужие желания часто превращают людей в рабов. Змей играется с его желанием получить книгу, усиливая его почти до одержимости, а потом слегка бросает вниз. Кентавр упрашивает, бьет копытом, начинает сердиться.

— Если шевельнешься, я сожгу ее взглядом, — произносит Змей, доставая из сумки мобильный. — Ты ведь знаешь, что я так умею, да?

Он замирает. Книга в ее руках — управление гранями его безумия. Когда он получит ее, то останется ошарашенным, с пустым тянущим чувством внутри. Змей знает, как бывает, когда гоняешься за безделицей, а в итоге получаешь ровным счетом ничего.

— Он здесь, — Змей проводит книгой около кентавра, но быстро отдергивает, прежде, чем успевает схватить. — И уходить совсем не хочет.

«Надеюсь ты где-то рядом, — думает Змей, выслушивая ответ Морин и играясь с кентавром, помахивая книжкой то в одну, то в другую сторону. — Давно никого так долго не держала».

Ожидание — это конек Змей, но Морин ей ждать не приходится. Словно она караулила где-то за углом. Змей опускает книгу, сосредотачивается и вырывает кентавра из цепи его собственной одержимости. Взгляд у него печальный, но на секунду — он словно успокаивается от прикосновений Горгоны. Она достает из сумки влажные салфетки, извлекает одну из пластиковой оболочки и протирает сидение стула, присаживается на него, комкая бесполезную салфетку в руке. Она наклоняет голову вбок, наблюдая за спокойствием кентавра. Словно он пытался избежать своей участи, но в итоге пришел к ней же. Змей это что-то напоминает, и на миг она цепляет воспоминание, но сердито отпихивает его от себя.

Нет уж, хватит с нее воли Творителя. Больше Змей не будет следовать его заветам и планам. Осталось избавиться лишь от последнего запрета, и она будет свободной.

Змей чувствует запах крови, но не реагирует на него. Движения Морин отточенные, словно она ни один и не два раза закалывала жертвенного коня на алтаре. Змей сливается со стеной ожидание — ее конек, и она замирает, неподвижная, исчезая из этого пространства. Все чувства отключаются, сейчас она лишь машина для наблюдения, способная запоминать и воспринимать информацию, но не чувствующая ничего более.

Уходить она не собирается. Не настолько глупа, чтобы доверять Морин после одного приятного разговора. Да и стать свидетелем ритуала ей удается так редко… Змей слишком долго отказывалась от сверхъестественных развлечений, чтобы сейчас встать и просто уйти. Она хочет впитать в себя то, что ей не хватило за прошлые витки перерождений. Она хочет себе всего и побольше, если не участвовать, хотя бы посмотреть.

И если в этот раз СБС придет и скажет, что она убила кентавра, ей будет, что им сказать. Змей не будет выдавать Морин, но себя найдет, чем оправдать.

Любая информация — это защита. Любое наблюдение — возможность. Ни от чего нельзя отказываться. Спасение в Знании, в его прогорклом вкусе, наполненным горечью и отдающим болью. Спасение в нем одном, а не в богах.

Змей смотрит на кишки, ища в них связи, но она не пророк, и гадать не умеет. А жаль, что в свое время не нашла Плод, в котором это знание содержалось. Шесть семечек в деревянной волшебной шкатулке ждут ее, и  если прорастить… если попробовать воссоздать Древо… нет, даже если очень хочется, пока еще рано. Ей нужна сила, которая будет это Древо оберегать, и лишь после она сможет решить, куда и как применить его Плоды. Еще одно Змей потерять не готова.

— Странный ритуал, — произносит Змей, качая головой. — Похоже на гадание. А я думала, гадают на картах Таро и кофейной гуще.

Ей вспоминается игра, в которую они играли с одногруппниками. Там участвовало всего четыре карты, а пятому участнику нужно было отгадать, что они за карты. Ей нравилось доставать Дьявола, потому что Дьявол всегда лжет. А еще Императрицу, что говорит правду однажды. Хорошая была игра… пусть к гаданиям не имела никакого отношения.

Змей откидывается на спинку стула, скрещивая ноги. Книга лежит в сумке, оттягивая плечо. Змей переставляет сумку себе на колени. Позже нужно не забыть отдать книгу подружке, которая в жизни, конечно, не узнает, что если бы нее книга, милый кентавр сейчас сидел бы в своей библиотеке в очках, и почитывал литературу.

— Рассказывай, что знаешь, — Змей достает из кармана влажные салфетки и подает ей. — Возьми. У тебя кровь на щеке. Тебе идет, но думаю, люди не оценят.

Змей жалеет, что не курит. Она не знает, как взять паузу перед ответом, а потому просто согласно кивает. Что скажет ей Морин, и насколько ценная ее информация, Змей определит позже. В ее жизни слишком много значения имеет василиск, так много, что порой Змей кажется, что она одержима идеей найти его убийцу. Хотя зачем ей это? Змей никогда не была героем, и вовсе не собиралась спасать змеиных собратьев, ей не нужно было координироваться ни с одной из существующих ветвей силы. Змей думала, что знает ответ, а теперь его потеряла.

Но ее желания — это всегда ее одержимости, они резкие и вспыхивают огромным костром, что жгут на Белтейн, а значит сейчас она отдается им полностью.

— Рассказывай, — Змей поправляет ремень сумки. — Рассчитаемся по договору… и если я тебе еще понадоблюсь, у тебя есть мой телефон.

А может быть в ходе рассказа Морин ей захочется поделиться тем, что есть у нее. Телефон лежит в сумочке, а в нем фотографии, которые Гавриил так и не забрал. Даже больше: благословил ее на донесение информации до всех, кому ей заблагорассудится.

Он, конечно, не это имел в виду, но какая кому разница?