Коннор всегда плохо спал на новом месте. Шум дороги просачивался сквозь приоткрытое окно и жужжал у уха роем назойливых комаров; почти что стерильная чистота квартиры, не успевшая впитать его запахов, нервировала. И всё-равно уснул он поразительно быстро, как только закутался в одеяло с головой, окунаясь в тёплую тьму.
А потом он проснулся. В другом месте, в другое время. Вместо запахов свежего клея для обоев, его нос кусала вонь помоев. Вместо мягкого матраса он чувствовал острые углы металлического мусорного бака, и, устало вздохнув, он снова прикрыл глаза. В этом городишко не было кривых человеческих троп, вьющихся через дикие и непредсказуемые чащобы. Леса давно сменили высокие жилые дома и дороги людские ныне змеились по плохо освещённым, безмолвным переулкам. По которым всё также страшно гулять.
Всё это казалось удивительно знакомым. Нет, «знакомым» не то слово. Но он не мог понять какое же чувство...
Он не любил свои сны. Чересчур напрягающие и разум и тело, их нельзя даже назвать снами, они были как другие жизни. Реальные и ушедшие, крохотные обрывки, которым повезло зацепиться за его мачту и хлестать острыми краями лицо.
Это чувство было новым и он не мог описать его иначе как маленький кирпичик, который вывалился из четвёртой стены. Но в маленькой скважине было слишком темно, чтобы что-то разглядеть, а ниточки уже нетерпеливо дёргаются, вытягивая куколку на сцену.
Он пел. Негромко, но его голос был слышим за семь верст.
Не спеши,
Пойдоди,
Ночь только началась.
Расскажу
Тебе баснь,
А ты глаз не смыкай.
Едва проглядывающий в полу-тьме силуэт певца должен был отпугивать, напоминать торопящемуся домой обывателю умалишённого, которого забыла подобрать психушка. А он шёл к нему, совсем забыв и про семью, ждущую его дома, и про завтрашнюю раннюю смену, и про то, что ноги ужасно болели после сегодняшней, а также целый час в автобусе, который бедняга провёл стоя. Вдыхая «ароматы» проулочной помойки глубоко словно то был пьяняще чистый лесной воздух, тот зачаровано смотрел в кошачьи глаза-фонари, потерявшись в них. Этот простой работяга слишком напоминал ослеплённую фарами лань. Что-то в этой картине было не то, оно вертелось в нутре скользским червём, и очень хотелось поморщиться.
Но лицо его оставалось спокойным, пока он немигающим взглядом изучал путника, которого привела извилистая дорожка к железному «столбу».
— Я любил сказки про животных в детстве, - говорит работяга и смотрит по-детски восторжено.
Губы растягиваются в хищной улыбке, меж них сверкают железные клыки. Животное и радо рассказать человеку сказку про себя, приминая здоровенной лапой вертящегося человеко-червя, что тревожно копошился в сердце.
(Я сплю.)
Жил на свете котик — творение дивное и сказочное — и обитал он в лесах не менее дивных и сказочных.
(Эти воспоминания...)
Дни напролёт гонялся котик за пёстропёрыми птицами и спал на солнечных полях, меж диких колосьев. Не знал котик ни тревог, ни забот.
(Всё же в норме, да?)
Не знал он тревог и когда люди стали строить свои избушки на диких полях и в густых лесах. Он ловил их как птичек и спал на их костях как на колосьях. Вскоре люди поумнели и не стали больше беспечно ходить по лесам и полям, где гулял котик. И заскучало тогда создание дивное.
(Кто сейчас говорит обо мне?)
Леса редели, а избушки разрастались как споры, затвердевали и каменели на глазах. Смотрел котик по вечерам в разноцветные окошки на быт людской и одним вечером, любопытсвом ведомый, залез внутрь одного из домов.
Взвыли собаки в унисон с плачем родительским, пока качалась у открытого окна обагрённая люлька.
(Расскажи мне, какие таблетки ты пьёшь, чтобы каждое утро выходить в свет человеком, а не зверем?)
Весь посёлок горевал по этой потере и котик, наблюдая за церемонией, их искренне не понимал, а потому крепко задумался.
(Подойди ближе, у меня ушки маленькие, не как у волка, я слышу хуже.)
И обратился тогда котик к богу-сказителю с просьбой воистину странной для твари лесной да полевой. Но всё же исполнил бог желание кота и стал тот человеком.
(Некомфортно. Он подошёл слишком близко, уперев ладони в чужие колени и продолжая заворожено слушать, с открытым ртом. Глаза-фонари недобро сужаются в щёлки.)
(Никакие не пьёшь, что ли? Вот везунчик, значит природа отпустила тебя добровольно. А меня вот до сих жрёт изнутри, говорит со мной разноцветным хором.)
(Почему я разговариваю с незнакомцем?)
(Тебя мама не учила? У них есть зубы.)
Став человеком, вернулся котик в посёлок, где когда-то отнял чью-то жизнь, и стал жить по людским правилам. Нелегко пришлось дивному зверю: их язык, их чувства и поведение были странны и по-первой вызывали испуг. Даже тело, чуждое четверолапому созданию, казалось неуютным. Но со временем он привык. Он понял и научился. Он узнал ценность чужой жизни. Через слова их он узнал о мире вокруг себя больше, больше, чем мог догадываться простой зверь вроде него. Только однажды наскучила зверю внутри эта игра, пресытился он человеческой жизнью. Он скучал по простоте и прямоте животного.
Но когда он обратился к богу-сказителю со словами вернуть всё как было, отказал бог коту в его просьбе.
(Ты помнишь, что произошло с Алисой, когда она погналась за белым кроликом?)
(Она упала в нору, разбила себе башку и словила трип перед смертью.)
Слишком очеловечился ты, создание моё, сказал бог-сказитель коту. Нет больше для тебя дороги назад к лёгкой жизни, сурово молвил бог, ныне ты будешь нести ярмо человечье до конца.
И навсегда закрылась для некогда дивного создания дорога обратно в дивный мир. А мир вокруг становился всё железней и каменистей. Исчезали густые леса, уходили поля диких колосьев. Маленькие избушки заменяли бесчисленные конторы. Мир стал теснее и запутанней. Люди становились строже и ожесточённей.
Лабиринт из правил и норм.
(Знаешь как иногда выматывает быть человеком? Они как клетка, в которой постоянно бьётся об прутья животное. Выживают в конце концов только змеи и черви. Но я тоже как-то выжил — кошки гибкие. Моя шкура носит следы сотен таких лет. Хочешь я тебе покажу? Чего молчишь? Не понравилась сказка? Признаюсь, автобиографии обычно самые скучные, если они не про моральные метания наркобаронов или в них не убивают драконов. Я безнадёжный лузер этой жизни, а ты дурак, лёг спать в луже помоев. Давай я перенесу тебя куда посуше.)
На баке больше не сидит человечий силуэт, но вслед за глазами-фонарями в проулке исчезает спящая жертва. Железные когти тонко и тихо цокают по асфальту.
(Ты, то что ты ешь. Ты — веган и поэтому неудивительно, что ты овощ, а я жру людей, потому что хочу быть нормальным. Так мне однажды сказал сам Дьявол.)
Поздней ночью в спальном районе никто не подойдёт к окну и не включит свет, чтобы посмотреть, что же издаёт снаружи те страшные звуки. Кожа и плоть рвущиеся как бумага и чавканье лакающего кровь языка — они распугивают всех, у кого нет когтей и острых зубов, у кого крылья достаточно широкие, а тонкие ножки достаточно быстрые, чтобы сбежать куда подальше. И это правильно, пусть и жестоко.
(Всё это так знакомо.)
И пока асфальт жадно впитывает огромную карминную лужу, где-то в сторонке, в чистом уголке, лежит маленький котик, скрытый полу-мраком переулка, где его не потревожат посторонние.
(«Знакомо» не то слово.)
Он тщательно вылизывает свои лапки и выглядит довольным, пока его громкое как трактор урчание разноситься по бетонной кишке. Он словно ждёт возвращения хозяйки, которая отлучилась на минутку и вот-вот заберёт любимца. И заснёт он сытый и довольный на мягкой кровати, под хозяйским боком.
(Кто про меня рассказывает?)
(Кирпичик, кирпичик, ещё кирпич.)
(Что-то не так.)
Маленькие ушки поддёргиваются, когда слышат чужое приближение, но котик не торопиться вскакивать с места и готовиться к возможному конфликту. Он продолжает отдыхать, уверенный в себе, как уже давно себя не чувствовал. Прямо как дома.
(Что-то не так, но это так хорошо.
Мне нравится этот сон.
Хочу ещё.)