Будь сегодня другой день, Коннор никогда бы не открыл эту дверь. Даже не подошёл бы, с лёгкого плеча игнорируя настойчивый стук и делая вид будто его и вовсе не было в квартире. Его не смущало, что густой и пряный запах спряпни, неспешно кипевшей на плите, и отчётливо слышимое бомотание радио выдавали его присутствие с потрохами. Коннор никогда не принимал гостей и не стесняясь давал это знать любому, кто без спроса ошивался по ту сторону двери.
Но сегодня, а именно всего четверть часа назад, Коннор позвонил в супермаркет, до которого мог при желании добраться за всего пять минут ходьбы. Но такая простая идея как ходить за продуктами своими лапками претила домоседу, поэтому он довольно отсиживался дома, пока очередной практикант в магазине покупал продукты за него. За те семь лет, которые он прожил в Дублине, он устроился на редкость хорошо, договорившись с шефом магазине о регуярных поставках, за которые он, естественно, хорошо уплачивал. Рутина была блаженной и спокойной.
(За редкими исключениями.)
Поэтому когда в дверь постучали, Коннор сразу же убрал кастрюлю с конфорки и, лишь слегка удивившись столь скорой доставке, пересёк комнату, за ней другую, вскоре оказавшись у входной двери. Он даже в глазок не потрудился заглянуть, прежде чем открыть.
— Хэй, а ты рааа... - в первые миги Коннор был, непривычно для стороннего человека, радостен, в такие минуты хотелось пожелать коту чаще улыбаться, потому что ему очень шло. Да только быстро потух светящийся радостью лик, который как грозовыми тучами затянуло. - ...но.
Озадаченным взглядом он скользил по тошнотворно официальному незнакомцу, не зная за что толком уцепиться, ибо в один миг всё стало просто слишком. Коннор отчаянно хотел ответить, что нет, он не будет столь любезен, поэтому мистер О'Флаерти может сердечно упиздовать туда, откуда вылез.
(Что им всем опять от меня надо?)
(Я даже ничего не сделал в этот раз!)
Но оперативник даже не стал ждать приглашения и позволил себе наглость ворваться. Коннор остался стоять где стоял, с ещё раскрытым ртом в запоздалой попытке послать вылизанного оперативнике нахер. Он уставился шокированным взглядом за дверь, пока за его спиной продолжал разлагольствовать незванный гость. Пальцы крепко сомкнулись вокруг ложки, которую Коннор забыл отложить, и железные края болезненно впились в ладонь. Первую минуту он чуть ли не буквально задыхался от возмущения и злости.
Он терпеть не мог чужаков в своём доме, да что там, он и хорошо знакомых ему людей не пускал внутрь. С мастерами получалось только с третьей попытки и то, Коннор всегда был сам не свой, мысленно матеря слишком медлительного (по его мнению) человека, которого уже после двух минут хотелось прогнать взашей. И когда кто-то заходил к нему столь легко и непринуждённо, будто это было абсолютно нормально вторгаться без разрешения в чужую квартиру, Коннору хотелось убивать.
Когда-то он был так хорош в этом ремесле, охоте за другими существами. Но ничего кроме так до сих и не закончившейся череды несчастий ему это не принесло. Поэтому он ничего не сделал, когда Люцифер с лёгкой руки дал ему знать, что был у него дома и даже копался в его вещах. Поэтому он ничего не сделает этому оперативнику, хотя когда Коннор наконец-то повернулся к тому лицом, в его взгляде читалось страстное желание засунуть зажатую в руке ложку в чужую задницу. А затем эту же задницу вышвырнуть из дома, напоследок хорошенько пнув.
(Что этот очередной говнарь несёт?)
(Да они там все с катушек поехали!)
(Не, скорее всего просто пиздит как дышит.)
(Им не надоело искать поводы ко мне приебаться?)
Комната, где сейчас находились оба существа, была довольно небольшой и вполне обычной на вид. Если не считать стены обклеенные желтыми бумажками, на которых смазанным шрифтом были описаны самые обычные или до безумия страшные вещи. Только телевизор, который располагался в углу комнаты вместе с небольшим диваном, помиловали и не стали заклеивать заметками. Впрочем, бумажки мгновенно блекли перед внушительным стеллажом, заставленным разного размера банками с содержимым невероятно разнообразным, но без всяких исключений дохлым. Складывалось ощущение будто Киран зашёл в гости не к писателю, а к патологоанатому-любителю. Когда Коннор обставлял свою квартиру, он был абсолютно уверен, что кроме его собственной, ничья нога сюда не ступит. Но он не стеснялся того, что кто-то мог увидеть это в высшей степени странное зрелище. Когда он вставал из-за своего рабочего стола, чтобы поесть, отлить или лечь спать, его взгляд всегда был вынужден задержаться на дюжине заспиртованных мертвецов. Они всегда ему напоминали, что убивать — большая ошибка, и не потому что чужие жизни были невероятно важны. Он должен был всегда помнить: если ты берёшь у смерти взаймы, не удивляйся если смерть однажды появиться у твоего порога и заберёт свой должок. Не обязательно в красивой форме. Карма была безжалостной тварью, а люди которые утверждали, что её нет, просто не пожили так долго как Кот Баюн и не умирали так же часто как он. Какие бы поверья не ходили, карма воздала коту за все его деяния, даже больше, чем он считал справедливым.
И тут появляется этот чёрт, который утверждает, что Коннор кого-то там убил и что кто-то его там видел, и он силился не рассмеятся оперативнику в лицо, потому что входная дверь всё ещё была открыта. Но кривая усмешка всё же появилась на лице Коннора.
— Труп, говоришь? И даже свидетели были, говоришь? - с издевательским удивлением начал он, склонив голову на бок. - Знаешь, мне порой кажется у вас там в СБС, КОВ, ХУЁВ и прочих слишком много свободного времени. Серьёзно, вы там вообще занимаетесь чем-нибудь полезным, как например, предотвращение случаев с василиском? И надеюсь, мне не нужно упоминать тот случай с фейри. - он отлип от двери, возмущённо разведя руками. - А не беготнёй по первым же ложным показаниям с целью мешать жить мирными гражданам, у которых, в отличие от вас, и так забот хватает, а? - шипел он, сердито скаля зубы, поддавшись чуть ближе к Кирану.
(Я не убивал людей уже более десяти лет.)
(Как он вообще смеет сейчас раскрывать свою мерзкую пасть да ещё и так нагло брешить?!)
— Хотя ладно, я уже понял, что у вас там особый пунктик в картотеке, называется «Заеби Кота Баюна». Но знаете, - глубокий вздох и Коннор сложил ладони перед носом, прикрыв глаза. Пауза была недолгой, - ваша некомпетентность бесит. - опущенные и всё ещё сложенные ладони показывали кончиками пальцев на опертивника. Коннор говорил уже намного более спокойным тоном. Усталым даже, хоть и не без ноток издёвки.
Очередной глубокий вдох и выдох, вслед за которыми он отступил обратно ко входной двери.
— Разжую для особо непонятливых: я никого не убивал и кто бы там не бесился снаружил, это был не я. Я был весь дома. Скорее всего спал, я много сплю. Так что позвольте мне вас больше не задерживать в вашей столь важной работе и выпроводить нахер. А я, так уж и быть, сделаю вид, что вашу рожу сегодня не видел.
Коннор сделал широкую дугу рукой, в которой всё ещё держал ложку, коей он очень элегантно указал на выход. На пятна соуса, которые появились на полу от размахивания ложкой, он не обращал внимания, он лишь с широкой улыбкой на лице смотрел на оперативника, ожидая как минимум поспешного ухода, а в лучшем случае извинений за ложное обвинение.
Из другой комнаты всё ещё лился, пусть и немного ослабший, запах тушённого мяса и Коннор с лёгкой тоской зажмурился, потому что уже как десять минут очень хотел жрать. Но сперва нужно было выпроводить непрошенного гостя, чей спекталь длился слишком долго аж с самого момента его появления на пороге Коннора.
(Убирайся уже поскорее, ради всех богов.)

Отредактировано Connor Strider (2018-07-15 17:09:34)

(Какого хрена он ещё и лыбится так мерзко?)
Естественно, он не ушёл по первому же слову. Нет, эти гады уходят только когда распотрошат тебе душу, рассмотрят её хорошенько под микроскопом и заберут своё, неважно насколько большой кусок. Коннор догадывался, что ситуация не решится так легко и просто, но где-то в глубине души жаждал этого, как ребёнок ожидает хорошего конца сказки. Наивный дурень.
(За что они так со мной?)
На самом деле должно было быть страшно. И даже не потому что его с поймали с поличным на месте преступления, вон как оперативник распинается как им насрать на жертвы. Страшно было от того, что Коннор ничего из произошедшего не помнил, если всё это было правдой. А очень важно было помнить почему он сорвался, иначе всё может повториться.
(Я не хочу.)
Он слушал оперативника, шумно дыша через нос, словно вот-вот сорвётся и сейчас надаёт люлей за чрезмерную наглость в чужом доме. И внезапно потерял всю спесь, когда его тыкнули в грудь. Вот так, посреди, казалось бы, серьёзного разговора. Но что-то смешно от этого жеста не стало. Только тревожнее. Запал от злости обычно не держится долго.
(Да кто это вообще говорит?! Покажите мне этих ебучих свидетелей, чтоб я увидел их брешущие рожи!)
Коннор не хотел даже принимать в расчёт, что там действительно мог быть он, поэтому он с некоторой толикой отчаяния цеплялся за слова о подставе. Пусть это и было слишком вырвано из контекста.
(В этот раз я пил лекарство!)
(Что?)
Он нервно потерел висок, пока оперативник копался в карманах. Как если бы искал на взмокшей от подступающего страха коже мерзкую букашку, которая всадила в его мозг столь странную мысль.
(Я всегда пью своё лекарство, всё должно быть в порядке.)
Но очевидно, что-то было очень не в порядке, в противном случае ему не впихивали бы в свободную руку какое-то зеркальце, лишь очень туманно описав как оно работает. И ни слова о том, что это вообще было. Артефакт, да. Видимо связанный с воспоминаниями, да.
(Я должен туда посмотреть?)
Однако вместо зеркальца Коннор упёрся встревоженным и немного сконфуженным взглядом на Кирана. В другой руке он всё ещё держал грязную ложку и вся эта сцена была словно вырезана из какой-то комедии. Дверь была до сих пор распахнута, но Коннор не боялся чересчур любопытных соседских ушей: на этом этаже жила, помимо него, только Сфинкс. Ей, конечно, станет любопытно, чего это у него делал представитель КОВ (только сейчас она скорее всего спит после очередной смены), но это не то же самое, как если бы обычный человек услышал разговор о поедании человечины, который якобы нарушает чью-то скрытность.
(Да что у них всех за манера называть меня маньяком?!)
Коннор хотел прожить очень долгую жизнь. Говорят некоторые доживают до трёх тысяч лет, но Баюн точно не доживёт до тысячи, если к нему будут постоянно шастать магические службы, пока в конце концов не посадят на цепь, как слишком неуправляемого.
(Что они со мной сделают, если это был я?)
— И что вы будете делать, если это буду действительно я? В тюрьму посадите, что ли? - снова издевательский тон и усмешка, на этот раз нервная. Коту медленно становилось страшно. Ему не нравились все эти вляпывания в сомнительные истории, но мир будто сговорился не дать ему и дня спокойно прожить в своей зоне комфорта.
(Какое ещё «будто»? Очнись, мир давно сговорился!)
Теперь как назло хотелось вплести опертивника в какой-нибудь склочный разговор, чтобы оттянуть время. Только не потому что грудную клетку сжимало от подступающей паники, а чтобы заставить того терять своё время. Драгоценное время, которое можно было провести куда более интересно, чем гавкаться с ершистым котом.
— Почему нельзя просто удалить воспоминания тем, кто это видел? Или внушить, что то снова была сутулая собака, а? - Коннор снова с трудом удержался от того, чтобы рассмеятся. Случай с собакой был столь же комичен, сколь и отвратителен. Увидь Баюн это в каком фильме или сериале, он бы оценил такой финт по достоинству. А вот в реальной жизни хотелось закопаться от такого в землю, лишь бы не испытывать испанский стыд.
— Зачем всё так усложнять? - сказал кот, искренне делая вид, будто не он сейчас усложняет и без того достаточно ясную ситуацию.
(Я не хочу.)
— Только не говорите, что «меня» там видел целый легион и новость ещё не появилась в СМИ только потому что СМИ спонсируется ангельской братией или кем-то там ещё.
Коннор начал кашлять и прикрыл рот рукой с ложкой. Смеяться когда дышать становилось труднее было очень непростой и неприятной задачей. Пальцы сжимали ложку слишком сильно, её края снова больно впивались в кожу.
— Ээ... я надеюсь, вам по протоколу разрешено дать мне хотя бы выпить воды, - насмешливо отсалютовав, Коннор не стал дожидаться фактического разрешения и проскользнул мимо Кирана к двери, за которой находилась кухня. Но перед тем как выйти он обернулся и присел в реверансе, разведя в сторону уголки фартука.
— Располагайтесь, как у себя дома, раз уж задерживаетесь, - ядовито и уже без прежней смешинки произнёс кот и наконец-то скрылся за дверью.
Дальше двери он так и не ушёл, привалившись к косяку и сползя по нему на пол — ноги уже не держали. И когда на него никто не смотрел, на него как море обрушилось. Коннор нервно чесал свою шею, как если бы он мог таким образом заставить её дышать правильнее.
(Ему нельзя видеть меня таким.)
(Я забыл выпить лекарство.)
(Сука, как я всё это ненавижу, ненавижу, ненавижу, почему это происходит именно со мной, я не хочу!)
(Что я успел наделать?)
(Это не моя вина, меня опять кто-то подставил, да что я им всем сделал?)
(Это случится снова, снова и снова, я знаю, я не хочу.)
Голова больше напоминала клетку, в которую запихнули слишком много птиц. И все они клевались, и царапались, и бились меж собой ради хотя бы крошечного вздоха. Но на любой вдох в лёгких застревали перья. Со злостью отшвырнув ложку, Коннор обоими руками схватил чёртово зеркало и злобно уставился на его поверхность. Он не хотел думать все эти мысли, от которых трещала голова, уж лучше тогда заглянуть в непонятный артефакт, а там уже будь что будет.

Вот уж насчёт чего Коннор не питал никаких заблуждений, так это насчёт «святости» сотрудников КОВ. Уже приходилось иметь с одним таким дело чуть больше недели назад — прекрасный образец отборного дерьма, спасибо, наелся. И если, по словам того же Кирана, это был самый безобидный... хотя нет, не так. Раз в КОВ обитали создания ещё более неприятные, чем выходец люциферова гадюшника, то Баюн просто искренне недоумевал, почему от него всё ещё ожидают доверия к этому сборищу. От мысли, что о их всеобщей безопастности заботится кучка отщепенцев-добровольцев, то ли косящих, то ли нет, под благородных стражей порядка, точно не становилось легче.
(И кто тогда будет смотреть за смотрящими, на случай если и они однажды сорвутся?)
(Никто, естественно, тогда всей системе крышка.)
(Я сейчас прям так проникаюсь чувством защищённости!)
Как и не становилось легче от того факта, что и архангелы, которые заправляли всем этим цирком с конями и не только, тоже не безгрешные создания.
(Да ладно?!)
(Он меня совсем за недоумка держит, точно издевается.)
(«След» они, блять, проверяют, ищейки недоделанные.)
(Проверяли бы что поважнее, раз все следы заметены.)
Коннор до сих пор отказывался понимать, почему было так необходимо лезть к нему чуть ли не в душу из-за какого-то досадного инцидента, произошедшего не по его вине, вместо того чтобы искать тех, кто мог действительно подвергнуть их всех опасности. Василисков ритуалист, мучители фейри — там, где есть один охотник за головам чудовищ, рано или поздно прорастёт целая организация таких чудиков, и не одна. Баюн сам когда-то был в подобной шкуре — шкуре того, кто ходил по тропе свящённой войны против нечисти, за что был когда-то жестоко наказан. Он хорошо понимал как работают людские предрассудки. Кучка случайностей рано или поздно образует паттерн, а люди как никакое другое создание на этой земле хорошо их видят. И любят. Во имя паттерна они готовы даже пожертвовать здравым смыслом или нет, хуже — они готовы вложить весь свой здравый смысл в то, чтобы доказать право своего паттерна (что уже давно мутировал в теорию заговора) на существование.
Так в Эпоху Просвещения учёные мужья с серьёзными лицами, и не менее серьёзными диссертациями о реальности колдовста наперевес, вешали ведьм и магов.
Баюн был не глуп и знал, что к чему, и будь он немного другим, он бы понял бы всю важность происходившей проверки. Но, о, как же сильно он хотел бы быть настолько другим: без тысячи разломов и трещин, без душно-душистого сада расстройств, произраставших из них, с каждым днём делавших каждую трещинку немного шире. Может поэтому он ничего и не ответил на тираду Кирана и оставил его мини-демонстрацию зубов без внимания. А какой смысл жаловаться вслух? Это сборище отборных мерзавцев было лучшим, что могло предложить их не менее мерзкое сообщество.
(Мало ли, ещё припахают работать на них, если пасть буду слишком широко раззевать.)
Коннор был готов мириться лишь с вещами, которые не заставляли его болезненно-эгоистичную натуру неистово шипеть. Он был готов смириться с тем, что его мирная жизнь находиться в руках черти пойми кого, пока эти черти не пытались набедокурить в его жизни, пользуясь своим повышенным статусом.
Но ведь некоторые отчаянно пытались именно этого и добиться.
(Люцифера давно не видно, это не к добру, он ведь так просто не отвяжется.)
Поэтому Коннор был совершенно не уверен в локальном нелюбителе брокколи, который стоял красивый посреди его квартиры и что-то затирал ему про предубеждения.
(Ещё и помощь предлагает, ублюдок, да вертел я их всю помощь на хую.)
(Слышал бы он со стороны, как смешно звучит предлагать помощь после кулстори про архангелов-серийных убийц.)

(Да бля, он не мог остаться где стоял, надо ему ещё и по пятам за мной ходить?!)
Столь жёсткое прикосновение, да какое там прикосновение, этит тип вцепился ему в плечо! Коннору, которого уже потряхивало от пикирующего страха, хотелось моментально вывернуться из непрошенной хватки и дать дёру, желательно ещё и расцарапав столь наглую лапу напоследок. Да только «хотелось» не было равнозначно «можется». Омерзительное чувство беспомощности, на которое даже не хватало сил, чтоб его ненавидеть.
(Хер с ним, чем быстрее это дерьмо сработает, тем быстрее всё останется позади.)
Поверхность зеркала первые несколько минут напоминала растёкшийся мокрой акварелью калейдоскоп, пока до кота не дошло, что артефакт реагирует на его мысли и нужно сосредоточиться на конкретном воспоминании.
И тогда зеркало почернело. Коннор недоумённо заморгал.
(Что это, блять, значит?)
Но он не спешил подавать виду, решив сперва подождать. Поверхность осталась всё также непроницаемо-обсидиановой.
— Ээ... Это херня вообще работает? - Коннор раздражённо потряс артефакт, а затем приблизил тот вплотную к своему лицу, практически касаясь поверхности зеркала носом. Это было ошибкой — по черепу словно проехались плетью. Пальцы свело судорогой из-за чего они ещё крепче вцепились в проклятое зеркало, начавшее показывать картины.
Явно не те, которые ожидал увидеть оперативник и совсем точно не те, которые желал увидеть Баюн. Он до ярких пятен под веками зажмурил глаза, лишь бы не видеть, но кино воспоминаний, полезших из бессознательного как из лопнушей скорлупы, всё-равно навязчиво играло перед взглядом.
Давний осенний вечер.
(Но сейчас сраное лето!)
Плохо освещённый переулок, мимо которого спешил припозднившийся работник.
(Да это совсем другая часть города!)
Воспоминание играло в голове Коннора по началу беззвучно, но вскоре сквозь звон безмолвия стало пробиваться тихое пение...
(Чей это голос вообще?!)
… и сказка...
(Чт-чтоооо?)
(Всё это казалось удивительно знакомым.
...как маленький кирпичик, который вывалился из четвёртой стены.)
— ЭТО БЫЛ СОН! Это мой ёбанный сон, что за дерьмо?! - на языке появился нежеланный привкус железа, от которого хотелось вырвать. Кадры картины завертелись быстрее: вон лужа крови, и смазанное лицо Фенрира, и, о матушка, остановите карусель, я сойду!
В порыве отвращения, и ужаса, и ярости Баюн со всей дури швырнул проклятый артефакт в стену, с лёгким уколом удовлетворения услышав как он звенит, ломаясь. А он тем временем уже схватил нагнувшегося к нему оперативника дрожащими руками за воротник, потому что силы встать и отмудохать того всё ещё не появились.
— Какого хрена? Просто какого хрена?! - зарычал он тому в лицо. - И только попробуй сказать, что вы это делаете не специально — я сожру твою рожу, паскуда вшивая.
(Мало мне по ночам мучаться кошмарами, теперь они ещё и насылают их на меня среди бела дня.)
(Люцифера давно не было видно, это точно его лап дело, я знал, что он так просто не отвяжется.)
(Не было никакого убийства, им был нужен лишь повод...)
(И я даже поверил ему, боже, как легко меня обвели вокруг пальца.)
(Я забыл принять лекарство.)
Злобное лицо Коннора неожиданно перекосило от боли: в груди начались неистовые колики, он едва мог дышать. Он пытался не отвлекаться от своей злобы, но у него не получалось, и ткань рубашки стала выскользать из вспотевших пальцев. Он не оставлял попыток упрямо за неё цепляться, словно это как-то поможет ему не потерять лицо, и в конце концов сдался, снова привалившись к дверной раме. Дыша сквозь зубы, Коннор пытался успокоиться, потому что очень боялся потерять сейчас сознание.
(Я забыл...)

Чувство реальности опасно накренилось, когда к его собственным воспоминаниям подмешались ещё и чужие, но от того не менее болезненные.
(Я точно спал.)
Во снах грань между своим и чужим была пугающе тонкой, иногда не существовала вовсе. В какой-то предательский момент Коннор действительно верит, что это его руки опускают треклятый камень на голову собственного брата. И его руки держат умирающего короля, заколотого своим самым доверенным приближённым. От этих картин эмоции вскипали лавой, но чьи они были в самом деле. В каких-то своих снах он наверняка видел мир глазами предыдущих реинкарнаций Кирана, что-то наверняка зацепилось за подкорку мозга, поднявшись теперь вверх, как запыленный флаг после долгого штиля. Всё, что находило отклик в душе кота, осознанный или нет, всегда охотно цеплялось за его память, потом ещё очень долго досаждая.
Голод и предательство были знакомыми чувствами.
Одно домино приводит в движение целый мириад, они сыпятся и стрекочут, когда опрокидывают друг друга, вертясь вокруг его головы густым и чёрным облаком мошек, от чего он перестаёт видеть, что происходит перед ним. Только картину выстланную мириадом воспоминаний, спрессованых в прямоугольные керамические костяшки. Коннор нервно сглатывает и чувствует как привкус металла скребёт горло. Очень хотелось пить, чего угодно лишь бы перебить тошнотворный вкус, от которого сводило живот.
— Оно, работает, так, как, надо! - сдавлено рычит или скорее хрипит Коннор, Перед глазами потемнело, но он не мог успокоится, пытается встать, потому что терпеть это чувство уязвимости перед кем-то чужим было невыносимо.
(Лжёт, все они лгут, обводят вокруг пальца, таскают за шкирку, всем им что-то от меня надо, а когда не получают, пакостят.)
После сотни тысяч доз выпитых за прошедшие десять лет голод, даже простой человеческий, стал состоянием совершенно чуждым зависимому от лекарства организму. И теперь от одного уже отголоска, бесновавшемся в его желудке, хотелось взвыть. Словно там поселился маленький краб, настойчиво кусающий его изнутри острыми клешнями. Но Коннор всё-равно упорно холил и лелеял это крошечное, мерзкое создание, потому что оно было лучше того, что он только что увидел в зеркале. То, что показал ему артефакт было опасно и неправильно, за такими кровавыми поступками обязательно тянулась не менее кровавая полоса последствий. Их-то Баюн и боялся сильнее всего.
Голод и предательство были знакомыми чувствами. Они были слишком близко, словно кто-то запустил ему пальцы под майку, под кожу, залез ими меж ребёр, впиваясь кончиками в бьющуюся мыщцу сердца. Быть в чужой шкуре во сне было одно, другое, когда обладатель чужой шкуры мог тебя напрямую коснуться.
Он резко охнул, когда на плечо снова опустилась рука, теперь уже непростительно нежно, от чего желание ударить и сбежать стало только сильнее. Не туда Киран тянулся, не к той природе взывал. И всё же... Призрак голода отступил и дышать стало легче. Коннор выпрямился, его до сих пор била лёгкая дрожь. Зверь снова уснул, перестав топтать то немногое, что у него осталось от самообладания, и перестав сметать здравый рассудок с хаотично забитых битком полок, из которых и так уже вываливалось многое, само. Баюн ушёл, но всё ещё оставался Коннор, которому приходиться разбираться с тем, что натворило его животная природа.
(Блять, разве я когда-нибудь просил такое дерьмо себе на голову?)
Человек был всё ещё напуган и зол. Человек всё ещё отрицал произошедшее и верил в заговор против самого себя. И этот человек всё ещё жаждал придушить того, кто только что одним движением сломал столь кропотливо выстраеваемый карточный домик — хрупкое, ложное чувство безопасности и уверенности в своих действиях. В своём затворничестве, в чересчур большом потреблении лекарств и в разъедающей его подобно кислоте ненависти ко всему, что могло напомнить ему, кто он был на самом деле. Настолько едкой, что она прожигала дыры в его памяти.
Воспоминания, чужие и собственные, до сих пор беспокойными птицами кружились вокруг, больно царапая кончиками перьев.
(Первая, вторая, третья, четвёртая, десятая, одиннадцатая, двенадцатая, двадцать четвёртая, двадцать пятая, сорок четвёртая, восемьдесят первая, тридцать девятая, двадцать пятая, сорок пятая, сорок шестая...)
— Убирайся из моего дома, - слова глухо упали в притихшем помещении. Коннор в упор уставился на Кирана взглядом полным неприязни и боли, уверенный, что обязательно нападёт, если тот откажется. На самом деле же хотелось просто ничком упасть в кровать и на этот раз намеренно забыть себя в ледяной океане чужих судеб, чужих переживаний и чужих воспоминаний. Болезненных и слишком близких, но сейчас как никогда хотелось оказаться кем-то совсем другим, с другими проблемами и выборами.
А может, если он ляжет сейчас спать, он просто-напросто проснётся из этого незаметно подкравшегося, непрошенного кошмара.