Он стоит молча, вытяну руки вперед и терпит, терпит прикосновение кисти, терпит прикосновение звуков, терпит прикосновение краски. Люцифер как натянутая струна, он уже подготовлен, это не впервые, отдавать себя, не впервые выгребать без остатка, не в первые он будет набираться сил потом, выскребая все что есть на каждый новый глоток воздуха.

Но это впервые, когда он защищает, он впервые защищает не мир и людей, плевать он хотел на них, у него подрагивают руки, потому что он защищает тех, кто важнее, тех, кто должен выжить: Раф и Тео, и Лилит.

О Лилит он сейчас не думает, его руки дрожат, но, когда нужно будет, когда нужно будет он все отдаст. И боль, и ярость, и силы, которые стоят на этом. Он умеет, он умеет выжимать из себя практически все, оставляя только на последние вздохи. Они должны выиграть, они должны убить чертову тварь, и он очень надеется, что все эти жертвы, что все эти явления, они не напрасны, как часто бывает с богами.

Он молчит, прикрыв глаза и отдав себя под раскраску, ему нечего сказать, даже если спросят. Он жив, благодаря жертве, он жив, потому что пожертвовал, и он пока сам не решил, как к этому относится, как это переделать, исправить, достичь просветления. Падший ангел, которого защищают, так дико и неправильно, истинное зло, которое требует спасения – смешно.

Он думает о своем, пока идет ритуал, вспоминает о том, что успел рассказать сыну, что успел рассказать Рафу, он все сделал правильно, он все сделал так, как нужно, так как ему было нужно. Это потом будут разборы полетов, почему и как? Это потом снова придется решать что-то и за кого-то, а сегодня он решает сам за себя.

Жрица что-то говорит, тихо, томительно тихо, слышно каждую свечу, каждое потрескивание, каждый вдох и выдох окружающих. И жарко и холодно одновременно, скоро начнется, скоро через эти руны потечет их сила, будет объединяться, будет растекаться, набираться в сосуд, чтобы нанести решающий удар, чтобы сделать этот удар решающим. Скоро, совсем скоро они смогут разойтись кто куда, зализывать свои раны, Люцифер замерев ждет, ждет окончания.

По времени все это опять растягивается, все становится как густая пелена, как тягучий свежий мед, и руны начинают холодить кожу, он думал он будет гореть, но видимо горит он только у христиан, у кельтов его заморозят нахрен. Он даже тихо смеется, но замолкает, как только слышит то ли всхлип, то ли движение и скрип половиц.

Ему не хочется открывать глаза, он изучил эту комнату вдоль и поперек, ему не хочется видеть, что с ними сделали или сделают, он снова замолкает, погружаясь в свой внутренний транс, в котором отделает одну силу от другой, чтобы в случае опасности, ударить кольцом по тем, кто придет, а силой по богине, по той, что сводила с ума, звала за собой и обещала отдать весь мир им, если они вернут ей весь мир.

Смешная.

Внутренне он готов, он готов даже к тому что погибнет, его это не пугает. Он обещал Михаилу что умрет только от его руки, но кому какое дело до этого обещания, тем более, обещание данное ушедшему от них. Он тихо вздыхает и снова сосредотачивается, скоро начнется.

Скоро начнется, как только кожу перестанет жечь, холодить, вытягивать его в струну, все начнется. Люцифер почти готов.

[epi]Темнота.
Темнота сгущалась над равниной. Три сестры размыкают кольцо рук. Блики костра выхватывают из сумрака уставшие, преисполненные мрачной решимости лица людей. Вчера - земледельцы, призывавшие дождь и разгонявшие облака, сегодня - последняя надежда своего народа. 
Морриган сжимает древко копья. Скрипит доспех Бадб. Пахнет кровью, железом и костром. 
- Я, Бадб, Боевой Ворон, Неистовая, клянусь хранить сокровища три сотни лет, пока не найдут свою смерть дети детей врагов наших, и не порастут их могилы сорной травой.
Бадб стряхнула волосы с обгоревшего, обветренного лица - и окаменела, замерла. 
- Я, Маха, Мать, Собирающая жёлуди, клянусь... - замерла и Маха, высокая, дородная, с губ ее не сошла улыбка даже в забвении. 
- Я, Морриган, Великая Госпожа Ворон, Старшая Сестра, клянусь...
Сокровища у ее ног не должны попасть в руки врагов, а триста лет сна - не такая большая плата. Подол ее платья не треплет больше ветер. Платье каменеет, а вместе с ним каменеет Морриган, забываясь чутким сном. Что три века для богини? Следы пыли на шлеме да подернутая ржавчиной кольчуга. 
Три кургана с добычей, которая не по зубам ни одному разорителю могил.

Три сотни лет пролетели незаметно, а дальше Морриган потеряла счет - и рассудок. Каменная клетка не поддавалась ни силам богини, ни уговорам. Друиды, бывшие ее спутниками в загробном заключении, развлекали богиню беседами первую полтысячи лет. Череп одного из них стал отличной чашей для вина (было бы вино! Оно закончилось первым, вторым - терпение Морриган), а костями второго богиня играла, баюкая их и рассказывая им сказки. 
Был когда-то человек...
Человек когда-то...
Было у него три сестры 
Погребальные костры 
И бобовое зерно
Но не выросло оно 
Гуси, не спасшие Рим, не хватило ума
А потом их всех прибрала к рукам чума
А дальше не помню я 
Тело ее истончилось без воды и еды, кожа стала точно пергамент. Морриган молила о смерти, но боги не умирают от голода и жажды, только сходят с ума. 
Много раз она задавалась вопросом - почему? Недоразумение? Случайность? Предательство?.. 
Спустя сотни лет вопрос изменился: за что? 

Когда дрогнули стены, Морриган не поверила, только приоткрыла подернувшиеся дымкой глаза и прижала к груди желтый череп Каннеха.
- Кажется, что-то происходит... - прохрипел череп, настороженно щуря пустые глазницы.
- Кажется, - Морриган не узнает собственный голос: так давно он затих. Эхо радостно загудело в стенах пещеры. Морриган, тяжело поднявшись, едва не споткнулась о человеческие кости. За века они впитали много силы... 
Пальцы Морриган сжимают древко копья, и богиня плачет, когда ее лица касается ветер. 
По руинам обвалившейся винокурни поднимается она наверх, в Дублин. 

Темнота.
Темнота сгущается над городом. Морриган ищет ответ на свой вопрос. 
Неужели ее сестры так же заточены? Или они давно сбросили морок и ушли, бросив ее, Старшую, в темноте, тишине и безумии? 
Платье и остатки доспеха богини давно истлели, а волосы ее цвета воронова крыла отрасли так, что впору укрыться ими, как плащом. Они стелются позади, собирая пыль, сухие листья и окурки. Морриган жадно пьет из питьевого фонтана, тело ее возвращает былую силу и молодость. Горячий асфальт греет босые ноги. Она абсолютно обнажена, и вокруг собираются зеваки. В правой руке ее - копье, на которое она опирается тяжело, вспоминая, как ходить, в левой - череп Каннеха. 
- Пить, - Морриган поднимает взгляд на толпу людей, щелкают затворы фотоаппаратов. К ней тянутся руки с бутылками воды, сока, цветной газировки. 
- Я просила пить, а не умыться! - хрипло каркает она. - Вина! 
Люди завороженно смотрят, как нагая женщина расправляется с бутылкой вина. Вороний грай становится все громче, небо заволокло тучами, а глаза людей - пеленой. 
Ей нужен ответ.
- Ищите моих сестер - или тех, кто нас предал. Ищите следы. Ломайте стены, жгите дома, давите камни, пока не потечет из них вода! Ищите сестер, ищите предателей! 
Вороны взметаются из-под ее волос и взмывают высоко в грозовое небо, неся на своих крыльях указ Госпожи во все уголки города - и за него. 
- Защищайте схрон. Никто не должен войти в него без моего дозволения.
Полицейский подле Морриган медленно кивает и перезаряжает пистолет. По подбородку его стекает струйка слюны, а во взгляде - тусклое стекло. По толпе людей прокатывается гул. Каннех одобрительно смеется.

Сила в ее руках.
- Это всего лишь смертные люди. Им не справиться, - Каннех скрипнул отсутствующей челюстью. Ему не нравится жар горящего колледжа, они стоят слишком близко. Кричат люди. Морриган играет копьем, на острие которого блестит луна. 
Сила в ее руках безгранична и она готова ее разделить с теми, кто поможет сравнять город с землей изначальной, исконной, и только избранным откроется сокровищница на месте старой винокурни: богиня хранила ее три сотни лет, большего она не обещала.
Зов ее слышен каждому существу, от мала до велика, сулит золото, силу и славу - и что-то еще, что-то сокровенное, о чем не говорят вслух. 
Богиня ищет ответ, и гроза рокочет в небе, обещая долгую ночь. 

Я подарю тебе все, о чем ты мечтаешь, о чем не смеешь мечтать. Забудь горе, боль и лишения, сила - на все ответ. Помоги мне, и я помогу тебе...
Она все еще нага: ей внушает отвращение одежда смертных, воняющая гарью и чем-то, чему богиня не знает имени. Тысячи нитей тянутся от нее, она ищет, чужими руками роет землю, вскрывает асфальт. Где-то там, внизу, заключены Маха и Бадб, бедные сестры! Или же там пусто, и тогда Морриган точно сравняет все с землей, убедившись в их предательстве. Бедные сестры... 
Нити силы дрожат и богиня останавливается как вкопанная, чувствуя щекочущее прикосновение кисти к коже. Морриган боится, и страх превращается в ярость. Двигаться становится тяжелее, будто набросили тяжелую рыбацкую сеть... Нового заточения она не допустит! Колебания силы указывают богине путь, и мостовая продавливается под ее ногами. 
Хаос и радость битвы. Из окна госпиталя выкидывают лежачего больного - он не может двигаться, а значит, бесполезен.
Морриган оборачивается птицей и летит туда, где ей пытаются срезать крылья.



В свете фонарей перед “Afterlife” материализуется белокожая нагая женщина с черными волосами, волочащимися по асфальту. 
Богиня встает в полный рост и тяжело опирается на копье, завороженно рассматривая играющее огнями здание. Цветные вывески и игра света куда красивее пожара, но Морриган никогда этого не признает. Все, чего она хочет - разобрать до пыли этот странный дом и, привязав его обитателей за ноги к седлу, пустить коней вскачь по оврагам и ручьям. 
Как смеют они?
Морриган не хочет убивать их сразу, но хочет получить ответы, хочет говорить с ними, а потому срезает острием копья копну своих волос и подкидывает ее в воздух. 
- Живи, так говорю я, Морриган, Великая Госпожа Ворон! - кричит богиня, и локоны ее вплетаются в крылья огромного могучего ворона. Ворон описывает круг в воздухе, и ветер воет под его крылами. Поймав попутный порыв, он пикирует на крышу “Afterlife” и начинает разбирать ее, точно термитник, выгрызая бетон и кирпич...
В клубе начинаются осыпаться потолки и выключается электричество - огромная птица перебила кабель. Слышатся мерные удары клюва по крыше, и бетонная балка перекрытия над кругом обряда опасно дрожит.
Вокруг клуба собираются люди с самодельным оружием в руках, и Морриган отступает в их ряды. Кое-где мелькают бутылки с зажигательной смесью. Богиня закрывает глаза.
Сдайтесь и прекратите сопротивляться мне, и будете живы, и будете вознаграждены. Поможете мне - и награда возрастет стократно.
Ворон на крыше расправил крылья и забил ими - громко и страшно. 
Балка рухнула вниз, взметая непроглядное облако белой пыли.
[/epi]
[icon]https://i.imgur.com/wQ0bh6d.png[/icon][nick]Morrigan[/nick][status]pure power[/status]

Отредактировано Marvin Madigan (2018-08-07 20:09:44)

Тео недолюбливал ритуалы. На дух не переносил духоту от свечей, расставленных по замкнутому помещению, чадящих, выжигающих кислород. Не предвкушал происходящего, всё больше пребывая в состоянии легкого недовольства. Не любил и сложных приготовлений, хитросплетений рун и слов. Но тем не менее он пришёл в клуб матери, зная, что здесь соберутся все, кто в силах помочь удержать Морриган. Потому что одно дело проводить ритуалы для собственного интереса и выгоды - в таких случаях он имел право воротить нос и выбирать другие пути, а совсем другое встать в общий круг, чтобы объяснить одной безумной стерве, что ей здесь совсем не рады. В общем-то от него в основном требовалась готовность отдать всё, что у него имелось - он и был готов. Отдать всю силу без остатка, если понадобится, а потом медленно восстанавливаться, ощущая беспомощным как ребёнок. Он понимал на что идёт, хотя ни разу ещё и не доводил себя до подобного состояния и не то чтобы горел желанием попробовать, но выбора у него не было. Никогда не было.

Он шёл в клуб, игнорируя зов и сладкие отравляющие речи Морриган. Шёл, уже успев поиграть в Чип и Дейла на пару с Рагуилом и Змеем, изрядно повеселившись на улицах Дублина, если это, конечно, можно было назвать весельем. Шёл, зная, что там будут все не безразличные до судьбы мира, до их общего выживания, может быть и до людей, но это навряд ли. Все они здесь пытались спасти очередной Титаник от гибели, стоя на его палубе. Часть лица была знакома, та же Лиса, которой он бы в здравом уме и памяти верить не стал, но у них не было выбора. Нужен был каждый. Присутствие Люцифера в клубе - очевидный ожидаемый факт. Наличие матери аналогично. Вот только к виду обоих он готов не был, но промолчал, благоразумно сжав руки до отрезвляющего ощущения впившихся в в ладонь ногтей. Не время для вопросов, не время для восстановления справедливости, не время для заламывания рук и выпытывания, кто осмелился нанести матери такой урон. Хотя ответ на самом деле был очевиден. И в кои-то веки от знаний было тошно, а не радостно. Вероятно того требовали приготовления. Вероятно иного пути не было. Но всегда прекрасная мать демонов вся в алом, вся в крови и без её внимательных, способных смотреть на него нежных глаз, вместо которых зияла пустота, приводила Диккенса в тихое бешенство. Не смотреть было бы слишком малодушно, а смотреть больно.
Но Морриган за всё заплатит.
Каждый заплатит по своим счетам.

Демон молча встал в круг, недолго мрачно смотря на Люцифера, отлично зная, кому бы Лилит позволила совершить с собой то, что было сделано. Но не время для обвинений. Самое время последовать примеру отца и закрыть глаза, протянув руки под кисточку Мойры, вырисовывающую руны на его руках чьей-то кровью, в глубине души надеясь, что не кровью матери. Напряжение в воздухе можно было потрогать руками. Надеяться, что Морриган не почувствует, что её пытаются снова пленить, не приходилось. Да и она уже их нашла, обещая спасение, если  сдаться, награду, если помочь ей. Но это была слишком очевидная ложь. И оставалось только ждать, делая то, что должно. Вопреки происходящему вокруг. Вопреки приглушённым стенами грохоту, вопреки шуму за дверьми клуба. Не реагируя на грохот откуда-то сверху и сыплющуюся прямо на голову бетонную крошку, рухнувшую к счастью не прямо на них, судя по грохоту, балку. Всем нутром ощущая как всюду бесновались силы. Их. Морриган. И всё это было бы очень волнующе, не будь ему так спокойно, пусть и всё ещё больно и горько, с момента, как он встал в круг и стал его частью. Чёткое осознание зачем он здесь уничтожило страх, подмяв его под себя. Оставив только желание заставить Морриган заплатить за то, что пришлось пережить Лилит. И может быть даже за дрожь в руках отца, не укрывшуюся от его внимательного взгляда. За её безумие. За то, что привычный мир ходил ходуном, рискуя их всех под себя подмять при крушении.

Кожу неприятно холодило, но это всё было мелочью по сравнению с происходящим над их головами и явлением его уже, кажется, достаточно давнего знакомого. Было бы странно, если бы хаотик проигнорировал их вечеринку. Совершенно невозможно. И естественно он играл в свои игры, а не на их стороне, сеяя хаос, сеяя страх и безумие. Тео скрипнул зубами, открыв глаза и с неприкрытым ужасом уставившись на происходящее вокруг. Правда или вымысел? Чужой смех звенел в ушах, но ему нечего было ответить или противопоставить. Слишком мало опыта, слишком много гонора и желания отдать всего себя на ритуал, потому что это важнее целостности его оболочки. Собственное готовность к самопожертвованию была чем-то новым, но совершенно естественным. А от какофонии звуков ломило виски, от вида лавы под ногами и спин лавовых акул - очередной выдумки создания хаоса, от чувств, разом предавших хозяина, от ощущения чужой хаотической силы вело. Кажется, он снова сходил с ума. И сосредоточиться было до невозможного сложно. Хотелось кричать, но он упрямо молчал, хотя, в общем-то, какая разница? И продолжал стоять как вкопанный, игнорируя огненный ад вокруг, запретив себе поддаваться этому безумию. От ожогов можно излечиться. Любую боль можно пережить. А вот выжить на пепелище навряд ли. А значит разрывать круг нельзя. А вот ненавидеть Ньярла больше, чем раньше, как оказалось можно.
Но игнорировать как обычно совершенно невозможно. Было ли так же больно лишиться глаз, как стоять в лаве, которая то ли правда, то ли вымысел, но как будто плавит ботинки и обжигает? С чем был сравним подобный коктейль зашкаливающих чувств и вопли инстинкта самосохранения на периферии, требующего бежать и спасаться, настаивающего на самообороне? У демона не было ответов, но он и не был уверен, что хочет их знать.
Тео снова закрыл глаза, пытаясь совладать с бушующими внутренними ощущениями, сосредоточиться на единственно важном, крепко сцепив зубы, не убирая подрагивающих рук, не сходя с места. Каковы их шансы на успех теперь? Каковы они были изначально?
А выбора всё равно нет. И никогда не было.

Лиса знала правила игры. Надежда, что Морриган не вмешается раньше, чем положено, чем хотя бы половина сил будет отдана ритуалу, теплилась внутри слабым пламенем. Правила ведения боя подразумевают, что атаку нужно производить тогда когда противник наиболее уязвим, не стоит пренебрегать этим правилом. Она и сама стала бы уязвима, если бы не козырь в рукаве. А если бы и нет... что такое собственные способности по сравнению с тем что Лиса может получить? Её цель оправдывала все средства.

Она могла бы сказать "мне жаль". Жаль, что так вышло, жаль, что между жизнью города, мира, существ и людей, Ева выбирала одну единственную жизнь - свою. Возможно, так она и скажет, накормив всех присутствующих очередной ложью. Потому что ей не было и не будет жаль - Лиса давно утратила понимание каких-либо ценностей, в том числе и ценности чужой жизни. Все что она хотела, это избавиться от боли. Она не задумываясь принесла бы в жертву любого, если бы это значило что боль отступит хотя бы на минуту. Взгляд девушки обратился к Люциферу.

Ты обещал что поможешь, но не справился. Твою ставку было почти невозможно перебить, но богиня, пожалуй что смогла. Придется снова предать тебя, дорогой. Надеюсь, ты не выживешь, слишком уж много проблем ты можешь доставить.

Лиса знала, что после этого шага пути назад не будет. Одним действием она обрывала все хрупкие союзы и связи, которые выстаивала годами, в надежде, что они ей помогут. На секунду ей захотелось испытать сожаление - хотя бы перед Зои, которая была рядом с ней долгие годы и искренне пыталась помочь избавиться от проклятия. Лиса ценила это. Но сожаление все равно не приходило, хотя она могла даже осознать, представить это чувство, но не ощутить.

Мир рушился, и его настоящее разрушение начиналось с клуба Afterlife.

Мир начинал дрожать, осыпаться штукатуркой, тонуть в гуле, и грохоте падающих балок. Мир рассыпался в прах, и это значило, что пора действовать.

Лиса повернула голову, разглядывая появившегося в дверях Ньярла. Она знала, что ему было известно, что она хочет сделать, и знала, что его это устроит. Хаотики предсказуемы в своей собственной сумасшедшей манере.

Ева почти почувствовала как ментальный щит задрожал под натиском ожившего хаоса и его иллюзий. Она улыбнулась - в глубине души ей нравилось мысль о том, что пол взаправду лава. Смерть - не самый плохой из итогов, по крайней мере для неё. Физическая боль - тоже неплохо. Ощущение раскаленной жидкости, плавящей обувь, разъедающей кожу, подтачивающей кости. Одна боль всегда вытесняет другую, ту что слабее. И Еве нужна была поистине агоническая чтобы заглушить последствия любовной магии. Ментальный щит в голове трещал, почти плавился - но не позволял до конца поверить, оставляя крохотное сомнение в реальности происходящего. А жаль, пожалуй что, почти взаправду жаль.

Отдать так много сил. И ради чего? - мысль была ровной, не злорадной и не насмешливой. Это был вопрос, такой же спокойный как если бы она спросила пьет ли какой-нибудь новый знакомый чай с сахаром.

Ева опустила руки, нервно встряхнув правой кистью - рука слегка затекла, и ощущение было не слишком приятным. Она потянула за длинную цепочку на шее, выправляя из-под кофты подвеску с черным кристаллом. Поверхность была угольной где-то мгновение, после чего среагировала - на руны, на магию, на ритуал, начиная светиться ярко-лиловым светом.

Хорошая вещь, - подумала Лиса. - Я знала что однажды мне очень пригодится нечто, поглощающее чистую магию.

Древние руны, начертанные на телах чужой кровью, засветились лиловым, начиная тускнеть. Все то, что в них было, все силы, что они забрали, переходили в кристалл, а значит - к Лисе. Она хочет этот маленький подарок, может оставит его себе, а может отдаст Морриган в знак своей верности. Как оно выйдет и как оно будет - неизвестно.

Их сила была не слишком нужна ей самой - какой в этом прок, Лиса была почти уверена, что её слишком мало для того чтобы ей помочь. Нужна была другая - настоящая, божественная, безграничная, самая мощная сила на земле. Поэтому она выбирала Морриган, именно поэтому.

Она приложила руку к кристаллу, забирая то, что отдала для ритуала сама, свою собственную силу. Потом сделала осторожный шаг в сторону, наблюдая за тем как пламя от лавы пляшет на щиколотках, ощущая как ноги снова и снова жжет, жалит - но недостаточно, потому что она все еще не может заставить себя поверить.

- Прости, дорогой, - произнесла она, обращаясь к Люциферу. - Ты знал, что я всегда выбираю самую сильную сторону. Мог бы и догадаться, - она подмигнула князю тьмы.

Что до остальных... Теодор, Лилит, Мойра, Зои... Нет, лучше ничего не говорить. Особенно Зои - так будет менее больно. Лиса не чувствовала сожаления, но все еще могла проявить то что считала милосердием. И милосердием для неё было не говорить больше ничего - уйти молча. Без прощаний и объяснений.

- Веселись, дорогой, - Ева обратилась к Ньярлу, достигнув, наконец, порога.

Ей нужно было поговорить с богиней.

Он пропускает фейри, который, кажется, сделал какие-то выводы для себя. Пропускает лисицу, которая давно уже стояла на краю. Смеется, потому что это весело. Потому что это весело - смотреть, как рушится что-то, рушатся надежды, вера, уверенность. Интриги, черви, оплетающие смертный мир, это так чертовски увлекательно, это микроскопический космос, миниатюра драм и действий. Каждый день - новое представление. Сегодня премьера, сегодня аншлаг.
Ему плевать на чужие чувства, в основном - плевать. Это хаос, он играет по своим правилам, он нестабилен и рассеян, ему нельзя верить. Он просто рад, когда что-то происходит. Он не знает простых чувств, словно психопат, отмороженный на всю голову психопат - ему неведомы понятия верности, дружбы, чести. Это всё красивые слова со страниц старинных книг со сказками, историями о доблестных рыцарях и мудрых королях. Какая чушь...
Он не отсюда, пусть и перенял многое. Но по прежнему - не отсюда. По прежнему - чужак, иномирец. У него всё по другому, и тщетно взывать к совести,потому что ее нету. Или он ее прячет. или не позволяет ей рождаться и развиваться, душа на корню.

- Смотришь очень поверхностно, Люцифер, - он смеется громко, раскатисто, запрокинув голову, - Мне неинтересны ваши маленькие игры, ты должен был это понять... Был уверен, что поймешь. Не разочаровывай меня, Огненное Крылышко. Ты же не дурачок, в самом деле!
Не понимает, наверное не хочет, но это неважно. Ньярлатотеп не гонялся за пониманием, ему это не нужно. Он знает, что он другой, он иной, его природа слишком неясна. И поэтому он один, поэтому он всегда представляет лишь свою сторону, на которой больше никого нет. Это его правда, это его... Судьба? Он не верил в судьбу, лишь в определенные факты, лишь в свои знания. Человеческий мир чувств и эмоций рождал слишком много лжи, и слишком много иллюзий, в которых многие начинали запутываться, словно мухи в паутине. Он не запутается, он слишком хорошо понимал, как всё это устроено.
Ни в одной войне Ньярлатотеп не займет чью-то сторону. Только потому, что у него самого - нет стороны. Он не выступает за добро, не выступает за зло. Эти понятия в целом чужды для него, это изобретения лишь этого мира, которые для него ничего не значат.
Люцифер был близок, наверное ближе многих к нему - по духу, но даже он оказывался так далек, как солнце от земли. У него своя правда, у него свои цели. Он за что-то сражается, что-то отстаивает, в то время, как истинный хаос не имеет великих целей, великого плана, великого мотива. Он не боится ни богини, ни гнева этого маленького ополчения, он привык к ненависти.
А еще он не любит, когда перерисовывают его картины.

- Не указывай мне, - его голос прозвучал оглушительно громко, рассеиваясь на множество голосов, донесшихся со всех сторон. Ньярлатотеп наклонил голову набок и глаза его горели лимонным, кислотным пламенем. Хаос вставал на дыбы. Он пришел, чтобы повеселиться. Он пришел, чтобы испортить попытку упорядочивания. Это то, что он делает. Это то, за что его ненавидят.
- Что за унылое стремление жить в идеализированном, спокойном и сытом мирке, Люцифер... Ты ведь не такой. Да? Движение это жизнь, нужно двигать обстановку, нужно двигаться самим. Есть куда двигаться! Есть зачем! Смотри, я даю тебе цель... Делаю ставку и повышаю. Вы вечно стремитесь к страданию, такие забавные!
Он смеется как-то даже зло. Сказать хочется многое, но всё это сольется в поток тарабарщины и загадок, как это часто бывало у него. Плевать, он сейчас не хочет играть в шарады. Просто разрушить всё окончательно, просто смешать чужие карты, чужие детали, испортить процесс сбора картины. Ньярлатотеп никогда не знает, что будет дальше и это ему нравится. А в предсказания он никогда не верил.

Никаких высокопарных речей о судьбе, выборе, победах и поражениях. Это всё ерунда. Для него - лишь раунд в детской игре. Акт развлечения себя любимого. Акт вмешательства туда, куда не звали - как обычно. Никогда и никогда, и никуда не приглашает хаос.
Он приходит сам.
И всё взрывается настоящим, незамутненным безумием того, кто воплощает его. Не остается ничего - всё окружение, вся обстановка рушится и распадается в клочья, обнажая подноготную мира, и это просто кислотная фантазия воспаленного разума, пораженного шизофренией, это странные цвета и формы, это бесконечное искажение и королевство кривых зеркал.
Это - его маленький шедевр, намалеванный в порыве вдохновения новой кистью, новыми красками, чтобы опробовать инструменты, чтобы выразить своё настроение.
Всё плывет, куда-то плывет, и земля меняется местами с потолком, а потом понятие пространства и вовсе исчезает. Зато к нему на смену приходят тошнота, головокружение и иррациональный страх.
Ритуал уже сорван, теперь - просто страдание ерундой во имя своего развлечения.

Бесконечно долгие секунды, прежде чем бросить всё и с гиканьем сбежать, предоставив всем им расхлебывать заваренную кашу.
Вовсе не от злобы. Вовсе не от ненависти.
От скуки? Может быть.

Просто хаос не умеет по другому.