Спотыкаясь, он цеплялся свободной рукой за стены домов. Где-то сутки назад он безнадёжно потерял свои очки и передвижение от этого явно не становилось легче. Мир растворялся в запахе железа, который тащился за ним тяжёлым шлейфом. А он мог быть и тяжелее, и реальнее, но на грязных пальцах ещё поскрипывала пыль, оставшаяся после талисмана заметавшего следы. Маленькая, простая игрушка и какая эффективная. Яга знала толк в своём ремесле как никто иная. И будет как никто иная зла, как только вернётся в разорённую лавку. Разочарована разбоем того, кому отдала столько безвозмездного тепла.
Разочарование говорило с ним тысячной толпой.
Впрочем, возможно рыцари и так не последовали ли бы за ретировавшимся чудовищем. Не посчитали бы нужным добивать того, кто не сумел их даже серьёзно задержать. Посчитали бы, что после их трёпки он больше не будет себя плохо вести. Он не оказался достаточным препятствием для бравых воителей, что шли по голову вороньей госпожи и которая в свою очередь послала обезумевшего кота за их головами. А в итоге он сам чуть не лишился башки. Ткань противно хлюпала под пальцами, зажимавших особо глубокое ранение.
Разочарование в себе говорило с ним тысячной толпой, острыми крючками поражая особо болезненные участки. Он должен вернуться домой и зализать раны. Но ночь ещё юна, а вороньи когти держат разваливающийся разум слишком крепко. Ещё не время уходить, он обязан остаться и попытаться ещё раз. Она обещала ему многое, многое из чего было неинтересно кошачьей душе, кроме одного: свободы. Он до сих пор жаждал свободы, хотя кое-чья попытка подарить ему её обернулась катастрофически.
Люцифер сбежал легко, стоило на светавшем горизонте объявится более насущным делам. Ушёл как только наигрался со своим «любимчиком». Все любят кошек, но прошли времена, когда кошки были редкостью и за причинение вреда оной тебе легко могли отрубить голову. Ушла одна кошка, берёшь другую, умерла вторая, забираешь третью, неважно как сильно она упирается. Привыкнет. Смирится. А если нет, всегда есть четвёртая, которая не будет показывать характер. Надоест четвёртая, берёшь пятую. А первая тем временем шатается где-то в подворотне, пытаясь дышать дырявой грудью.
Заплетающимся, как и его ноги, языком Коннор пытался зачесть себе историю о павших воинах и сожранных дочерях, но окружающая его невидимая толпа мешала ходу сказки. Казалось с ним говорил каждый кирпич в треснувшей кладке, каждый листок чахлого деревца, запертого на единственном клочке земли посреди моря бетона. У всех была своя история и он был единственным, кто мог их все рассказать. Слишком много.
Всё было бы проще, если бы он мог насытиться. Кругом бегало столько одуманенных и лишившихся здравого рассудка людей, жри не хочу. Маленькая жертва ради большой цели. Когда убиваешь чудовищ, ты всегда немного убиваешь семьи, чей частью были когда-либо хитрые монстры. А когда монстры слишком сильны, иногда приходиться убивать невиновных. Маленькая кровь в обмен на большую.
Но вместе с разумом разваливалась и сила кота. Он не смог обратиться, когда натолкнулся на маленькую комапанию вандалов. Они чуть не разорвали его на куски, испугавшись его нечеловечьих глаз-фонарей — и были правы, нечего монстрам шагать по праведной земле. Тем более тем, что не оправдывают ожиданий свыше. Простые люди бьют далеко на так больно как сталь старых рыцарей, и всё же кровь летела брызгами. Кому-то кот умудрился порвать горло отблескивающими железом зубами и когда люди, ужаснувшись, отступили, сбежал. Снова.
Тысячная толпа говорила с ним гласом разочарования, который вспарывал душу не хуже заговорённой стали. Он остался с ней наедине и слушая истории каждой трещины в асфальте и каждого дымного клочка, и пытался рассказать самому себе историю о спящем чудовище и воющей толпе.
Он безнадёжно фальшивил. Рассказывал сказ, которого никогда не существовало. Который не мог существовать. Отвратительная склейка из обрывков, что бледнели и расплывались от обилия клея, который едва удерживал их вместе. Такая сказка никогда не залечит. Перед глазами стало темнеть и звуки словно покатились далеко в сторону. Он не мог потерять сознание прямо здесь. Грязные от крови пальцы напрасно цеплялись за неровную кладку. От этой грязи слипались взъерошенные волосы, тянулась кожа на лице, и одежда липла к телу тяжёлым грузом. Он должен вернуться домой и отдохнуть. Но ночь ещё юна и вороньи когти держат разваливающий разум слишком крепко. Он обязан попробовать ещё раз.
Он очень хотел свободу, которую ему обещали.

Нездоровый сон цеплялся за его голову репейником с каждым фальшивым словом. С каждой ломанной линией повествования колких плодов становилось больше, голова тяжелела, веки неизбеждно смыкались. Его медленно утаскивали за ноги в темноту из которой нет возврата. Он убьёт себя своей же способностью, если не заткнётся, но толпа уже подхватила пришедшийся ей по вкусу сказ, добаляя своих деталей, боже, сколько этих деталей было! Сюжет искажался и расщеплялся, рос и давил на стенки черепа, как раковая опухоль в самом мозгу. Но он продолжал шептать да только уже не по своей воле, а как одержимый легионом демонов, говорящих вместо него, потому что только он может рассказать...
Столько мёртвых имён. Столько канувших в лету мест.
Фальшивые имена. Выдуманные места.
Опустившись на самое дно этого океана, ему хватит лишь вытянуть руку и он коснётся его. Вот-вот, ещё чуть-чуть, но практически в миллиметре от цели его дёргает обратно в сторону поверхности. Дно становиться на метр дальше, но всё ещё близко, опасно близко, потому что всплыть до поверхности с такой глубины он никогда не успеет. Скоро он начнёт дышать водой и словно в предверии грудь стиснуло знакомыми горячими прутьями. Маленький артефакт, вызвавший волну жара, больно жжётся у самого сердца, панически призывая внимание вора к приближающейся угрозе. Рассказчик отвлекается и снова его как дёргает за невидимый трос, прочь от пучины морской. Колыбельная, казавшая неостановимой, спотыкается. Недовольная толпа злится и он слышит каждую её ядовитую мысль, но колыбельная уже сошла с рельсов и рассыпалась на отдельные слова.
Баюн поворачивает голову не потому что услышал своё имя, — человеческое имя — а потому что артефакт буквально обжигал ему грудину и он дёрнулся, чтобы сорвать проклятую безделушку с шеи. Тогда он и видит. Обжигая чужой и удивительно нагой силуэт глазами-фонарями, он только и успевает что моргнуть как чужая нагота пропадает. Озадаченно склонив голову чуть на бок, при этом не отрывая взгляда от человека, он слушает, что ему говорит толпа, но она не может придти к единогласию.
Он кажется любопытным наблюдателем. Ему действительно любопытно — уголки губ слегка приподнимаются вверх, а искажённые болью черты смягчаются. Баюн не слышит речи Кирана — его голос утопал в хоре толпы — но пытается услышать его мысли и тогда об его голову волной ударяются обрывки воспоминаний. Чужие и бессмысленные, он не видит в них себя, ни за круглым столом, ни на поле брани, ни в гуще тёмного леса. Столько мусора, который нет сил разгребать, силы вытекали сквозь пальцы и рванную одежду, по капле разрастаясь рубиновой лужей. Толпа притихла,он слышал как она думает, советуется, а затем его словно взяли под руки, повели туда, куда нужно и вскоре он услышал то, что хотел.
Улыбка на его лице стала шире, всё такая же мягкая и тёплая, лишённая безумного подвоха, она делала Баюна совершенно другим человеком — покладистей и приятнее в обращении. Если бы только не кровь, липнувшая к губам.
— Хээй, - растянуто поздоровался он, - Помоги мне... - и голос его прозвучал совсем тихо, низким, бархатистым шёпотом, но магия его гласа могла разнести его слова далеко, поэтому Кирану не должно составить труда его услышать. Он протянул свободную, не зажимавшую раны, руку вперёд в немой просьбе помочь, и продолжил говорить, уже неразборчиво. Он практически мурчал — кошки всегда мурчат, когда им больно.
— Подойди ближе.
Он должен был утихомирить эту боль, чтобы возобновить своё дело во имя вороньей госпожи. Он испортил собственную колыбельную, но к счастью, существовали и другие способы, поэтому он звал, звал древнего дракона к себе, продолжая мило улыбаться, безо всякой фальши. И это было самое страшное.
Баюн был уверен, что слышит самые сокровенные мысли старого знакомца и чувствовал себя обязанным сделать их чуть более реальными. Сожрать и подарить новую жизнь, где тот услышит вороний зов. Не то что те рыцари, самонадеянные людишки, которые никогда не хотят слышать говорившую с ними природу. Но Киран не был каким-то человечишкой, он услышит, Баюн заставит его услышать, он постарается и тогда Морриган будет довольна, и тогда он получит чего так жаждал, и тогда его ладонь наконец-то крепко ляжет на песочное, горячее дно ледяного океана собственного безумия.
Маленькая кровь в обмен на большую. Целый дракон его точно насытит, точно поможет залечить раны. И тогда он попытается защитить воинственную богиню по новой, пока она не потребует чего-то иного.

Отредактировано Connor Strider (2018-08-20 21:37:15)