Поздний вечер, во всей квартире горел только экран рабочего ноутбука. Коннор скользнул пальцами под оправу очков, потирая уставшие глаза. Синий свет резал их, утомляя, но недостаточно, чтобы уснуть прямо на клавиатуре. Коннор находился в подвешенном состоянии, когда нет сил работать, но спать ещё не тянет, несмотря на признаки усталости. И всё же он продолжал упорно, пусть и крайне вяло и медленно, проверять очередной зубодробительно занудный текст. Техника никогда не была особым коньком кота-гуманитария, а здесь была целая книга, изобилующая техническим процессами и терминами, которые приходилось время от времени гуглить.
(Лучше бы спать пошёл, сейчас я только ошибок понаделаю.)
Мысль была дельная, но Коннор так и не поднялся со стула. Только опёрся щекой о согнутую в локте руку и бездумно уставился на недоделанный текст. Чёрные строчки разбегались прямо на глазах, моргавших медленно и тяжело. Иногда он искренне не понимал, почему тратит те остающиеся после «волшебного» сна восемь часов бордствования на дерьмо вроде этого. Он мог заниматься чем-нибудь совсем другим и сейчас он имел ввиду вовсе не очередные полуночные посиделки на пару с сериалом. Он мог заниматься чем-то намного большим нежели проверка грамматических ошибок или перевод заграничных документов. Большим и значимым и увлекающим. У него был потенциал быть кем-то. Если бы он хотел...
Сонный взгляд скользнул к полу-задёрнутому шторами окну, где ночная тьма лениво отступала перед оранжевым светом уличных фонарей. Затем метнулся обратно в темень собственного жилья. А он не хотел. Не видел смысла, ведь именно благодаря всего нескольким часам скуки в сутки он мог позволить себе всё, что у него сейчас было. У него было всё, чтобы быть счастливым в своей маленькой крепости. Как раньше.
Как раньше, когда его ещё звали Майк и спал он, как и полагается нормальному человеку, восемь часов в сутки, а не шестнадцать.
(Если бы я никогда не пробуждался, я б добился невероятных высот.)
Коннор так никогда и не узнал, кто и зачем его тогда пробудил, скрывался ли за ними кто-то ещё или всё это было просто нелепой случайностью, разом перечеркнувшей всю его жизнь.
(Я был кем-то, я был лучшим, пока внезапно не вспомнил, что я кот.)
(У меня не было никаких проблем, пока я внезапно не вспомнил всё.)
Правду ведь говорят, меньше знаешь — крепче спишь. С тех пор он мог только мечтать о спокойном сне, который действительно был сном, а не подобием существования в паралелльной реальности.
(И до чего я дошёл? Жалкий ноунейм, который прячется в четырёх стенах.)
(Ну да, ведь намного лучше быть чудовищем, которое держат на цепи для развлечения.)
(Так они меня никогда не найдут.)
(Так я в безопасности.)
(Так я должен быть счастлив.)
(Блять, что за мысли ближе к полуночи?)
Коннор нервно вздрогнул, заметив какое-то движение на периферии зрения, но то была лишь тень, отбрасываемая деревом снаружи. Свет ломался и путался в ломанных линиях ветвей и листвы, пойманный как вода в озёрной ложбине. Коннор нахмурился, наблюдая минуту-другую за игрой теней, пока не заметил, что начинает клевать носом. Нет, рано. Ещё несколько часов скуки, но они будут того стоить. Он смог убедить себя в этом, убедил развернуться на стуле обратно к экрану ноутбука и продолжить втыкать в корректировку текста. Вяло и медленно, на этот раз подкрутив музыку в наушниках погромче, выбрав менее усыпляющий трек.
Всё, что он делал стоило того, пусть никто кроме него и не видел ценности в его нынешнем образе жизни. За ним не охотились, потому что он никого не убивает и не терроризирует. Ему не вяжут руки-ноги против его воли и не тащат на забаву толпе, потому что толпа о нём ни сном, ни духом. Времена поменялись, сменились поверья и развлечения. Ему не нужно больше никого лечить, потому что медицина идёт широким шагом, больницы стоят на каждом шагу и если не быть долбаёбом, можно найти целителя на любой вкус. А время.... Время не должно его пугать. Пробуждение принесло ему огромных ворох проблем, психических проблем, но и одновременно с этим у него появился шанс, которого не было ни у одного простого человека: долгая жизнь. Ему не нужно было, в отличие от других, торопиться бежать в хомячьем колесе достигаторства, пока однажды он не свалиться насмерть от перегрузки. У него есть время спрятаться и отдохнуть. Прожить так долго, как он никогда ещё не жил.
Поэтому Коннор не понимал, почему другие существа считают его за такой простой порыв странным и достойным лишь жалости. Он не понимал, как они до сих пор не устали от вечной грызни друг с другом, ради каких-то сомнительных достижений и не менее сомнительной добычи. Как и зачем они продолжают вмешиваться в жизнь простого люда, хотя тот успешно забыл о их существовании, давно записав в ряд фантастики. Он не понимал, но если честно, ему и не хотелось понимать. Чужие проблемы не были его заботой, точно также как и его проблемы не были чужой. Пока никто не мешал ему жить, так как он хотел, всё было хорошо.
Чересчур углубившись в размышления, Коннор снова стал соскальзывать в дремоту. Негромкая музыка медленно убаюкивала, пока в наушниках неожиданно не раздалось тихое шипение. Сначала он не придал тому значения, но нежданные помехи становились громче. Они раздражали. Нехотя выпутавшись из цепких лап дремоты, Коннор снова потёр глаза и выключил музыку. Помехи остались.
(Опять это дерьмо сломалось, да сколько можно.)
(Ладно, теперь точно хватит.)
Вытащив наушники из ушей, Коннор сохранил документ и собрался уже было выключить ноутбук. И замер.
Помехи остались. Мало того, они стали громче, отчётливей. У них были голоса. Они шептали ему прямо в ухо и от того, что они говорили ему, у него зашевелились волосы на затылке. Коннор резко поднялся с места, напуганно озираясь в комнате.
(Мне показалось, это просто соседи.)
Как любой рациональный человек на его месте, он прослушал стены, которые отделяли от него чужие квартиры. Даже к полу ухо приложил. Потом он проверил окна. Бачок унитаза в ванной. Кран на кухне. Там, на кухне, и остановился, завороженно уставившись на свет, который источали уличные фонари. Он не паниковал, хотя голоса стали яснее и они говорили всё больше, и больше.
(Я слишком устал, мне уже мерещатся звуки.)
(Но лучше перед сном выпью лекарство, на всякий случай.)
Глубоко вздохнув и выпрямившись, он открыл кухонный шкафчик...
(Что? Там же должны были лежать ещё флакончики.)
Он залез в шкафчик с головой, проверяя каждый угол, а затем и соседние шкафчики, а затем и шкафчики снизу, ещё и выдвижные ящики. Он перебирал столовые приборы, баночки со специями, банки, бутылки, стаканы, кастрюли, и с каждой секундой ему становилось всё жарче от страха.
— Да куда я их, блять, засунул?! - рыкнул он уже вслух, ибо больше не слышал свои мысли — «помехи» говорили слишком громко. Он выгребал наружу сожердимое ящиков, практически потрошил их, пытаясь залезть в каждый отдалённый уголок и чем дольше продолжались эти лихорадочные поиски, тем слабее становилась его надежда на обычный исход ситуации.
— Кто здесь, блять?! Вылезай, пока я тебя сам не нашёл, сучара ёбанная! - Коннор резко поднялся на ноги, в одной руке до побелевших костяшек зажав разделочный нож. Он часто дышал, чувствуя как мокнет от ужаса.
С ним говорила тысячная толпа. Стоило ему закрыть глаза, как она становилась пракически осязаемой. Она хватала его за рукава, звала туда, в ночь, дёргала, гладила, обещала простое животное насыщение. Радость убийства, когда нет никаких занудных текстов и тесных четырёх стен, только пьяняще чистый воздух и чужое сердце, лихорадочно бьющееся под когтистой лапой.
(Мне мерещится...)
(Идём, неудачник, выйди на свежий воздух.)
(Опять какие-то ебанутые сны снятся...)
Он медленно двинулся из кухни, выставив нож перед собой. Толпа пошла за ним.
(Убери ножик, поранишься ещё, порань лучше кого другого, тебе станет намного легче.)
(Нет, это не сон.)
(Молись, чтобы это не было сном. Молись, чтобы сном было твоё жалкое существование.)
(Кто-то залез ко мне в дом и насылает на меня какое-то дерьмо.)
Глазами-фонарями он пронзительно смотрел в каждый тёмный закуток квартиры, разыскивая виновника происходящего. Толпа следовала за ним по пятам.
(Кому ты нужен, жалкий мешок шерсти?)
(Жалкий ноунейм, который прячется в четырёх стенах.)
(Ты мог бы заниматься сейчас намного большим, чем проверка...)
(Когда-то ты был лучшим...)
Краем глаза он заметил смазанное движение, но обернувшись увидел лишь очередную тень, текущую с улицы внутрь квартиры.
(Здесь нельзя оставаться, беги отсюда, ты не справишься, беги.)
(Да, пошли уже наконец-то!)
(Я хочу жрать.)
(И ты хочешь.)
(Идём, идём, идём, идём, идём...)
— А ну заткнулись все! - он не выдержал. Он бил себя по уху, словно пытался вытряхнуть оттуда воду после купания. Толпа не замолкала. Продолжала цепляться за рукава, дёргать, гладить, тянуть в сторону выхода, звать, унижать, жаловаться, манить, шептать, злобно кричать в ответ. Он не слышал собственные мысли. Хуже того, его собственные мысли затянуло толпой и они говорили с ним как отдельные личности. Слишком много. Они раздавят его до того, как он найдёт виновника происходящего. Он должен поторопиться. Рука, в которой он судорожно держал нож, стало бить дрожью.

Он спотыкался в полу-мраке, пока за окнами манящим океаном плескалась ночь. Она стучалась в окна ветвями деревьев, скреблась по стёклам порывами ветра, норовя проникнуть внутрь и затопить собой всё. Длинные тонкие пальцы заражали своим приконовением каждую тень в его доме, и они обретали жизнь, вытесняя ненадолго галдёж голодной и злой толпы. Их зов был невыносимо притягателен, он не имел права им поддасться, он должен был сфокусироваться на своей цели.
Его поиски были тщетны, квартира была слишком маленькой, чтобы в ней мог спрятаться кто-то посторонний, но Коннор продолжал искать. Яростно и отчаянно, теряясь в бесконечной череде одинаковых комнат — из одной в другую, из одной в другую, по новой! Как хомяк в колесе, он гнался за неуловимой тенью из дюжины, путая их между собой, теряя след и начиная поиски заново. От судорожной беготни было горячо и душно, пот струился по спине, оседал оспариной на лице, липким клеем цеплялся за одежду. Дышать было трудно, но он держался, не поддаваясь панике. Он найдёт. Он найдёт того, кто был виновен во всех его бедах. Выследит, поймает и порвёт ему глотку. Колени саднили, успев по несколько раз ощутить каждый выступающий угол в квартире. Боль пульсировала, сжималась чужими ладонями на его ногах и тут они как рванули.
Длинные пальцы тьмы наконец-то дотягиваются до беглеца и касаются его бьющейся в силках души. Они цепляются за края плохо затянувшихся ран, шов за швом вскрывая их — беспощадно, безапеляционно. Толпа взвыла от боли вместе с ним.
(Это всё ради моего блага.) (Я строю себе нормальную жизнь.) (Впервые ничего не разрушаю.) (Я опасен для самого себя.) (А так со мной всё будет хорошо.) (Просто я должен придерживаться правил.) (Пить лекарства.) (Много спать, много есть.) (Не нервничать.) (Не выходить на улицу.) (Не смотреть на людей.) (Шепчущихся за моей спиной людишек.) (Не угадывать их мысли.) (Мерзкие, грязные мысли.) (Не оглядываться без повода.) (Они наблюдают за мной, они все знают кто я.) (Не боятся...) (Могли бы, снова посадили бы на цепь, снова мучили бы, снова убивали бы.) (Они только и ждут, чтоб я сорвался.) (Это они пришли за мной.) (Они наслали их на меня.) (Специально провоцируют меня, чтоб я сорвался и тогда они снова меня запрут.) (Ха, мы разгадали их план.) (Что ты теперь будешь делать?) (Глупый котишка, тебе никогда не выстоять против их мощи.) (Слушай их мысли, слушай их мысли.)
Он жмётся горячей щекой к холодному полу и слышит, как шоркаются внизу разбуженные его беготнёй соседи. Он слышит каждое их слово. Каждую мысль, и от этого пальцы до побелевших кончиков впиваются в паркет. Закрыв глаза, он практически видит, как соседка понимает вверх свою руку и та касается потолка — именно в том месте, где он и лежал — пока супруг сидит в углу, бросая вверх косые взгляды.
(Как ты можешь жить, не зная, что думают другие?) (Я болен.) (Нет!) (Тебе внушают это все, кому не лень, а ты ведёшься, дурак, наивный дурак.) (Мы так устали от твоих срывов.) (Усни, хороший, отдайся.) (Ни дня покоя, ни ночи, дрянное ты животное.) (Дефектное, домашнее, зависимое.) (Могли бы, сожрали б тебя сами.)
А тьма тем временем лежит рядом, просачиваясь через незаметно открывшееся окно, и берёт разум в свои мягкие ладони. Она не терпит оправданий, не понимает его сопротивления, хотя он сейчас сжался в комочек и плачет от страха. И продолжает звать, обещая сладость крови ненавидящих его соседей. Простую радость убийства, простую радость животного насыщения.
(Все ополчились на тебя, котик.) (Напади, пока они не напали.)
(Самонадеянная кровожадная тварь.)
(Ты сожрал мою дочь, ублюдок!)
(Беги, быстрее, скорее, я не выдержу.)
(Всё будет хорошо, если ты поешь.)
И тогда он услышал скрежет. Скрежет ногтей и инструментов из-под низу. Соседка и сосед рвались к нему, их мысли обжигали, управляли толпой, которую науськивали на того, кто посмел прочитать их мысли и раскрыть их план. Он едва дышал.
(Мы идём за тобой, засранец.)
(Цепи, цепи, снова цепи, нет, нет.)
(Нет, будет хуже, ты же знаешь, поздно...)
(Разделаем тебя на части, как ты разделывал нас.)
(Мы — карма и мы убьём тебя на этот раз навсегда.)
Бетон поддатливо шелестел и хрустел под злобными потугами людей, жаждавших свершить свою месть. Вот-вот их руки покажуться меж досок и они схватят его за шкирку и утащат в...
Он больше не мог. Один кувырок и в открытое окно, из которого сочилась ночь, сиганул маленький серый силуэт.
В маленьком кошачьем теле разум сохранялся лишь фрагментами, но их было достаточно, чтобы толпа понеслась за ним стаей крикливых птиц. Он слышал каждую мысль каждого жителя дома. Казалось будто окна во всех домах начали бесконтрольно вспыхивать, ослепляя испуганного кота. Весь мир проснулся, чтобы загнать его в один из бесчисленных белоснежных углов и поймать, их мысли сбивали его с несуществующего курса колкими волнами, они нёсся то туда, то сюда, пытаясь увернуться от них.. Толпа не могла согласиться в какую сторону лучше всего было гнать их добычу, они наступали друг другу на горло, одни кричали на других, пока третьи дёргали его за лапы, надеясь сбить с ног. В этой безумной пляске он чуть не попал под машину, сверкнушей в сантиметрах от его морды огромными глазами-фарами. Бешеные гудки и визг шин прозвучали где-то ужасно далеко, как за стеной из ваты, мягкой, опутывающей, удушающей. Голос водителя утонул во всех прочих голосах, его мысли стали частью мыслительного процесса толпы.
Он не мог больше всё это терпеть — весь этот свет, весь этот шум, всю эту пыль, от которой невозможно было дышать, и злобу, с которой они его преследовали. Он должен бежать во тьму, которая звала его, обещала спрятать, накормить и приласкать так, что он аж замурчит от удовольствия. Маленькие коготки едва слышно цокали по асфальту, когда маленький серый котик скрылся в тени узкого прохода меж домами. Здесь можно было прижаться судорожно вздымавшимся, взъерошенным боком к прохладной кирпичной кладке. Толпа потеряла его из виду и отстала, и сейчас только свист ветра в вышине забирался в уши шёпотком, вкрадчивым и заманчивым, как возня мыши в траве. Единственный свет исходил только от одинокого уличного фонаря. Бившиеся в толстое стекло мотыльки отбрасывали жуткие, причудливые тени на стены домов, довольно оскалившиеся пустыми и тёмными окнами, словно они съели собственных жителей.
Кот продолжал жаться к стене, пока шёл вдоль неё в поисках хоть какой дыры, куда можно было забиться и переждать страшную ночь. Заснуть.

И весь город стал как проклятый. В темноте его нашла новая толпа, она больше не зазывала ласковым гласом, не обещала облегчения. Она впивалась ему в разум требовательно и болезненно, норовила за лапы утащить в бездну пустых окон и лишившихся освещения переулков. Там, где его продолжали искать люди, злые и жестокие, там где свет разливался белоснежным морем яда, они только и ждали возможности содрать с него шкуру живьём и сожрать. Тьма тянула его именно туда, жаждала кровавой резни и дразнила иллюзией запаха железа. Но что он мог, он был всего лишь маленьким беспомощным котом, тощим и ослабленным, один против всего мира, что вот-вот объявит на него охоту. Негде было ему, несчастному продыха, даже в темноте не нашлось спасения: его лишь гнали из одной западни в другую, как стая собак гонит оленя. Безустано. Беспощадно.
Котик не хотел принимать участия в чужих играх, он был напуган и хотел лишь спрятаться в безопасности тёплого, мягко освещённого дома. Хотел на руки, которые пахли травами и выгоняли любые переживания из беспокойного зверя всего одним-двумя движениями по взъерошенной шёрстке, на руки, которые не будут дёргать за поводок и бросать в кипящий котлован опасности. Тьма липла к лапам, что несли своего хозяина в сторону дома Яги — единственной, кто могла подарить ему спасение в этом кошмаре. Последний маяк в море сводящей с ума темноты.
Сколько раз он уже преодолевал путь к ней на четырёх бесшумных лапках, туда-обратно, туда-обратно. Но этой ночью город изменился: дороги искривлялись и вели в тупики, пока за бетонными стенами хихикала довольная толпа — они чуяли исходивший от него далеко за километры запах страха. Он слышал каждую их мысль и они прекрасно знали это. Каждая мысль была как стрела выпущенная в темноту — не всякая попадёт, но их было достаточно много, чтобы хотя бы одна достала. Они прощупывали квартал, искали кровавый след от стрел, раскладывали ловушки. И не прекращали галдеть. Маленький юркий кот легко избегал их западни благодаря ночному зрению... пока что. Их было слишком много и скоро даже во тьме ему не останется безопасного клочка. А она всё манила, кусалась, звала броситься в гущу и напомнить человечьей толпе кто в ночи хозяин, кого действительно стоило опасаться. Букет запахов густым болотом стелился по земле, он дурманил и чуть ли не вызывал тошноту, оставляя мерзковато-кислый привкус, вязнувший на шершавом языке.
Он должен подняться выше. Выше, выше, выше, к самому небу, вырваться из облака пыли и ароматов улицы, что душили его горло. Оттуда, по крышам, он доберётся до лесной ведуньи и укроется под гостеприимным пологом её дома. Он должен поторопиться, пока его план не раскусила толпа и не поползла роем тараканов наверх, вслед за ним.
Маленький силуэт ловко взобрался по водосточной трубе, издавая едва слышимый скрежет когтей о жестяную поверхность. Рывок за рывком вверх, пока на уровне глаз не появились перила первого балкона. Уши нервно поддрагивали, пока двигались во все стороны и прощупывали территорию на опасные шумы. Отсвечивающие во тьме глаза-фонари с опаской уставились в провал застеклённой двери — ничего. Осторожно перебирая лапками по узкой опоре, он остановился у самого края и подобрался. Томительная секунда полёта и вот лапы поднимают его лёгкое тельце на поручни нового балкона, этажом выше. По новой он всеми чувствами проверил новую местность, а за тем снова прыжком поднялся выше. В Дублине жилые дома не были высокими, каждый дом вмещал максимум пять этажей. Осталось совсем немного до вершины. Без слепящего света фонарей там расцветали россыпи звёзд, до которых было как подать лапой. Совсем чуть-чуть, всего один прыжок, и он будет там, где дышиться легко, где тьму разгоняет свет звёзд, а по небу скользят только равнодушные ночные птицы.
Но тут проклятую ночь вспорол как ножом особый звук. Звук, который заставил кратковременно приглаженную шерсть снова, во всех местах встать дыбом, а зрачки расшириться до таких размеров, что радужка стала едва заметной окольцовкой. Охотничий горн. Охота официально объявлена. Он слышал гомон толпы высыпавшей на улицы, все от млада до стара, и мужья, и жёны, и боялся смотреть вниз, боялся увидеть разлившийся там омут слепящего молочного света, в котором толпа сновала как голодная стая акул. Кот был уверен, что свет там, потому что тьма мгновенно бросилась вверх, подальше от них, ближе к нему. Она снова звала и ластилась как влекомая инстинктивной жаждой кошка, нет, не совсем, ибо даже в течной самке нет столько влечения. Хвост нервно жался к животу, пока маленький силуэт кота поддрагивал на фоне звёздного ночного неба — бесконечно далёкого и недосягаемого. Тьма тащила его назад, туда где бесилось море голосов, вкалывала ему желание оторвать каждому голосу голову, потому что иначе он не избавиться от этого безумия. Иначе он умрёт прямо здесь, от страха, в луже собственных выделений. А ведь вместо этого он мог триумфировать там, в озёрах крови, пока в голове не настанет блаженная тишина, а в животе — греющее чувство сытости.
Колебания казались ему длиной в вечность, хотя в реальности то были лишь секунды, и он был уже готов спрыгнуть с балкона вниз, чтобы вонзиться железными зубами в загривок толпе и растерзать железными когтями. И тут за загривок схватили его самого. Рёв толпы раздался в миллиметрах от чувствительных ушей и он жалобно мяукнул-взвигнул — ему ответило три человеческих голоса утробным, издевательским смехом. Пока он сомневался и мялся, принимая столь жизненно-важное решение, толпа успела забраться наверх и подкрасться к нему, в лице троих подвыпивших мужиков, которым тощий, дворовый кот, забравшийся на их балкон, казался прекрасным источником забавы. Кот запаниковал, реальная речь и несуществующие мысли слились в один какофонический хор, кот завертелся, вспаривая когтями — обычными — руку мужчины. В следующий миг он полетел прямо в центр слепяще светлой комнаты, больно шмякнулся головой об пол после грубого броска. Но он не мог позволить себе лежать и моментально подпрыгнул. Секундное решение — фрагменты человеческого сознания звали бежать обратно на балкон и оттуда бежать на свободу, инстинкты — искать укрытия, куда не заберутся обидчики. Человеческое только предавало его сегодня, поэтому кот послушался инстинктов и спрятался под ближайшим шкафом.
Ошибка, большая ошибка — он только что загнал себя в ловушку и понял это, как только увидел глаза опустившего на колени мужика. Томительная минута и вскоре под шкаф засунули какой-то продолговатый острый предмет, которым принялись тыкать ему прямо в морду. Больно. Больно! Они мучили его, надеясь, что он выбежит и тогда они смогут помучить его ещё изощрённей. Загнанный в угол, ему не оставалось ничего кроме жалобного зова на помощь, над которым смеялся кусочек толпы.
Но его зов был услышан, когда свет в чужой квартире стал мигать — с каждой секундой всё чаще и пугающе, практически агонически, пока лампочки во всех комнатах не лопнули с ужасающим звоном. Тьма, от которой его столь грубо отлучили, снова обхватила его своими невидимыми лапами, утешая и усмиряя бесновавшийся в нём остроконечный клубок страха, пока в маленькой кошачьей душе не осталось место чистой ярости и злобе.