Эта встреча не была ни внезапной, ни запланированной, она просто была. И Люцифер, прекрасно понимая, что Ньярл делал только то, что хотел, собирался спрашивать долго и нудно. А что же в итоге хотел капризный ребенок, который играючи расплескался по миру, собирая теперь себя по частичкам. Чего он хотел в самом деле? Мира? Править? Власти? Хаоса ради хаоса? Что случилось с тем, что они, вроде как, установили дружественный контакт?

Впрочем – нет. Нет. Последний вопрос он вряд ли спросит, потому что слишком близко, опасно близко к привязанностям, а он так хотел избавить себя от них именно сейчас. Когда Лилит все еще не отболела, когда Тео и его вопросы посыпятся градом. Он очень хотел бы раствориться в чем-то, в ком-то и не жить эти дни.

Но как раз именно сейчас он был живее всех живых. Он был и этого было достаточно.

- Зачем? – Они были в церкви, в той церкви, которая принадлежала иному миру, существовала вне пространства, которая завораживала и переливалась всеми цветами радуги. – Зачем?

Его голос звучал глухо, обыденно, просто и пусто. Он был здесь, у самого порога, готовый уйти, получив свой ответ. Он был здесь не ради себя, по большому счету, он почему-то был здесь ради Ньярла. И когда он успел стать настолько добрым и привязчивым?

Люцифер сам себе усмехается, ожидая, когда этот капризный ребенок появиться. Капризный до безумия и такой же непостоянный, спрятанный в хаосе собственных мыслей, недоступный для общения с ним. Люцифер усмехается, готовый бросить все и уйти или все-таки остаться?

Он замер на самом входе, раздумывая стоит ли идти к распятому сыну божьему, к тому сыну, что дарил ложную надежду на восхождение к отцу, к тому сыну, что был нещадно убит собственными верными подданными, которые не ценили ничего кроме самого себя. Смешно, что этот знак чужой веры все еще стоит здесь. Насмешка ли? Или покаяние? Или ни то, ни другое, а просто напоминание?

Кто догадается о том, что думает хаос, тот получит весь мир. Кто догадается насколько он чувствует, получит весь хаос. Люцифер улыбается, и смешно, и грустно. Поступки Ньярла говорили сами за себя, гораздо громче, чем он мог бы сам. Поступки и поведение, которые сводили с ума.

Спрашивать больше было не о чем, не о чем говорить, рассуждать, слушать. Картинка была четкая и ясная и до безумия понятная. Люцифер мог бы быть там же, он мог бы стоять по ту сторону, рядом, запуская собственные силы, вкладывая их в разрушения и хаос. Он мог бы быть там же, рядом с Морриган, рядом с теми, кто обернулся к ней лицом и раскрыл объятия. Он, возможно, был бы не так ей предан, как Моргана, к сожалению, но он мог бы ей помочь.

Как-то так вышло, что он не хотел больше богов, не хотел больше власти, не хотел их сомнительных указов, их сил, их мира. Как-то так вышло, что убивать богов было бы легче, чем жить с ними. Интересно, что бы на это сказал отце? Хотя нет, уже не интересно.

Наверное, взросление детей именно так и проявляется, когда они становятся безумными, взрослыми, со своими решениями, со своими мыслями и своими идеями. Когда они уходят жить отдельно и своей жизнью.

- Я понимаю в общем-то, можешь не отвечать, но это был странный выбор, друг мой. – Он не проявляет эмоций, потому что их нет, они закончились еще на Лилит. Он как будто сломался в тот день и все еще не мог найти точку опоры, чтобы перестать разваливаться все дальше и дальше.

Вряд ли мир смог бы пережить рождение нового Люцифера.

Рано или поздно они бы встретились, не так ли? Не приди Люцифер сейчас, потом было бы уже не так интересно. Не так остро и не так болезненно очаровательно. Или он наоборот – разочарован? Как описать то, что внутри поселилось какое-то новое, странное, ненужное ему чувство, тянущее его в болото. Как описать и то, что это болото было родным, своим и близким?

Разочарование? Нет. Что-то другое. Что-то менее скандальное. Он ведь знал, чувствовал это в Ньярле, свободу, выбор, безумие, хаос. Чувствовал, поэтому нечего было обвинять и некого было винить. Хотя…он мог бы.

- Другого ответа и не могло быть, не так ли? – Люцифер пошел вперед, ориентируясь на голос.

В церкви было удивительно тихо. Не было музыки хаоса, не было ничего, что было при первой встрече. Даже узнавания. Пустота, вот и все что оставалось. Пустота. И это было страшно, как страшно то, что мир чуть не погряз в этом. Не хватило совсем капельки, чтобы безумица успела, чтобы она зацепилась здесь и осталась. Не хватало чуть-чуть, чужой веры, чужой силы.

Не хватало Ньярла в этом представлении и буйстве.

- Я понимаю. – Люцифер протягивает руку и гладит чужую щеку, как погладил бы ребенка, заблудившегося в темном лесу. Гладит, действительно понимая почему и, как и даже зачем.

Он мог, он сделал. Он хотел и сделал. Он был и поэтому что-то хотел и делал. Все просто и все так сложно, перекручено, вымучено и заботливо уложено в новом порядке. Люцифер замер, ах этот чертов мир, никогда в нем не было столько вопросов для него, никогда он так не жаждал знать наперед, угадать, упредить, не оставить для себя тайн.

- Где это ты так? Нет, не так, кто это с тобой так? – Он видит кровь, да, кровь, этого слишком много опять или мало? Люцифер не понимает, где доверие переходит границу, а где его нет.

Он все еще путается в себе, в других, принимая желаемое, за действительное и наоборот. Какая-то часть его знает, почему все так, знает и понимает, даже принимает. Другая его часть была вынуждена вырезать глаза женщине, которую он обожал. И эта часть болит внутри, заходится криком и требует откупа, требует расправы, крови и злобы.

Требует, но не получает.

- Я понимаю, милый. – Он продолжает гладить чужую щеку, он понимает. Третья сторона, безумная сторона, сторона на которой находится и нужно и нет. Сторона, на которой должен быть кто-то один, не оба, не вместе. – Я понимаю.

Он знает, что нужно сказать, знает, как нужно сказать, но молчит. Все больше молчит, уходя в себя, становясь мудрее, как сказал бы отец. А может и нет.

- Колокольчики все еще звенят в твоем голосе. – Он улыбается, колокольчики это привычное, это забавное, это свое. – Мы третья сторона. Нет, ты третья сторона. А я вне игры.

Он пожимает плечами. В нем ни огня, ни силы. В нем сейчас пустая пустота, которая ничего хочет, ничего не жаждет, никуда не стремится. В нем осталось так много сил и так мало одновременно. Он получил больше, чем хотел и меньше чем мог бы. Ньярл прав, почему он не был там, где должен был быть? Почему он спасал тех, кого не должен был и уничтожал тех, кого должен был спасти?

- Я был там, где была она. – Колокольчики бьются об пол, раскалываются и исчезают. Их много и их нет. Как во сне, почти как во сне. Люцифер откликается, его тоже много и его нет.

Голоса-колокольчики завораживают, как завораживали когда-то витражи в старых соборах, и игра света и тени, на изображениях сына отца его. Люцифер поглощен. Впечатлен, раздражен и недоволен, но все это так далеко от него настоящего. От того, что прячется внутри, бьется, зовет и ждет часа, чтобы проснуться свободой и ветром в волосах, в голове, в руках. Он так надолго залипает, что сам теряется, пытаясь найти что-то еще, за что ухватить реальность.

Хаоса много и мало, и так было всегда. Для Люцифера хаоса всегда было недостаточно, он переболеет им, перебродит, исходит от и до и ничего не найдет. Ничего не будет, только внутри темные дыры, сосущие, вытягивающие силы, рыдающие кровью дыры, от которых дурно и тошно, от которых хочется кричать, взывать, молить, простить и забыть.

Он вздрагивает и вокруг рассыпаются колокольчики.

Ах да, колокольчики.

Он переводит взгляд на Ньярла, такой же. Потерянный, близкий, далекий, понятный и буйный. И хочется обнять, приласкать, погладить, подарить капельку нежности, участия, любви, разбавить хаос собой, собой тем, который был создан. Люцифер качает головой, понимая, что ничего не будет, ничего не получится, ничего не произойдет, если он снова опустится вниз, опустится на землю, встанет на нее двумя ногами.

- Понимаю. – Он протягивает руку и кончиками пальцев ведет вдоль чужого носа. – Понимаю. Возможно, я бы сделал так же. А может и нет. А может быть сделал бы все иначе.

Он пожимает плечами. Кто знает. Он не в обиде, он разочарован, но это потому что он был очарован. Он слишком легко покупается на чужую свободу, демон, который забыл, что это, забыл, как это и позволил себе чуть-чуть другого мира, чужой красоты, чужих голосов и чужих представлений о мире.

Люцифер улыбается, ему нечего прощать, не о чем грустить. Он же такой же, верно? Если бы его руки не дрожали тогда, если бы он смог не трогать Лилит, если бы он был собой. Если бы, если бы, если бы, жгучие, чуждые, если бы, от которых рвется что-то внутри, от которых болит, гнется, плавится что-то в душе.

- Понимаю. Да. – Он понимает, и хаос, и выбор, понимает, но принять? Нет. Не может.

Очарование медленно рушится, оседая под ноги лепестками и звоном. Очарование медленно крошится под гнетом реальности.

Он гладит чужую щеку, потому что тепло и нежность. Он гладит чужого ему человека, странный и дикий хаос, который убьет, по наитию или просто так, из прихоти. Убьет. Люцифер гладит существо, которое способно покорить мир, сделать его своим и сломать. Сломать их всех как игрушки. Ему не страшно, он до странного огорчен.

Ему вспоминается изломанный Змей, который вился и бился в его руках. Ему вспоминает кровь, чужая, своя, общая, ему вспоминает брошенное в отчаянии обещание, которое он бы выполнил. Сколько они могли потерять, сколько они смогли сохранить? И стоило ли оно того? Стоило ли? Что он заплатит?

- Жалею, маленький, еще как жалею. – Люцифер хмыкает, ему есть, о чем пожалеть, ему есть, о чем переживать и ради кого стараться. – А вот жалеешь ли ты?

Жалеет ли змея? Есть ли ему дело до них? Перекликается ли что-то в этой голове с сердцем? Или все параллельно? Все строго? И хаос – это только хаос. Есть ли что-то за ним, если потянуть ниточки, если размотать клубочек. Люцифер тянет, пытается, но ниточка такая тонкая, такая не прочная, такая ничтожная, что он боится, что она оборвется раньше, чем получит ответы.

- Она была бы сильной, он могла бы править миром. Она была бы очень сильной. И я бы ненавидел каждый шаг в мире, где снова есть бог. Каждый вдох, каждый миг. – Он закрывает глаза. – Поэтому я был там, где должен был быть, ради тех, кто должен оставаться со мной. Ради меня.

Хрустальные колокольчики — это так вызывающе мило, так вызывающе честно так по-детски для того, кто старше самого Люцифера. Самого Сына Зари, который не помнил времен, когда его не было и не было времен у него, когда его бы не было на земле. Смешно и грустно. Он вслушивается, чужой хаос – красиво, чужой хаос заставляет задуматься, заставляет жить сильнее, выше, мудрее, заставляет поникнуть голову, когда жизнь перегибает палку.

Чужой хаос – это не тот милый, нежный и бархатный, к которому Люц привык, за время жизни своей. Чужой хаос требователен и по-детски наивен. Нет ни хитрости, нет ни обмана, все честно, есть силы – берет, нет сил – уходит, исчезает, сплетается с темнотой, скрывается в ночи.

Он знает, что это, он чувствует, что это. В нем теплится и обида, и смех, и чужое, и свое, в нем полно того, чего не должно быть. В нем слишком много того, чего не должно быть.

- Когда слишком долго, становится слишком скучно не так ли? Слишком не по себе в тишине, которая наступает рано или поздно. – Люцифер усмехается и отступает на шаг.

Злость, обида, ярость и пренебрежение, с которыми он сюда шел истончились, оставив после себя только легкий дымок, только слабое послевкусие. Злость исчезла, потому что понимания было больше, потому что у Ньярла не было мира, не было жизни, не было ничего. Злость стала жалостью, а жалостью нельзя убить, ею нельзя даже пристукнуть, только ласково гладить по чужой щеке, ожидая момента, когда и эта близость пройдет.

- Третья сторона? – Люц улыбается, ласково и тепло. Третья.

В них слишком мало веры, в них больше нет чудес, они больше не в силах спастись. Только жить из года в год, из века в век, только жить. У них больше нет веры. Он не верит ни себе, ни близком, ни в третью сторону, ни в силы Ньярла. Он не верит, потому что у него нет повода, у него нет информации и он слишком давно живет в одиночестве, чтобы поддаваться на чужие слова, чтобы верить в чужие действия.

У него нет веры. У него нет отца. Он изучает чужое, какое-то острое, заточенное под кого-то другого лицо и улыбается, нежно и ласково. И колокольчики, звенят колокольчики, в осколках красного, синего, желтого. Много колокольчиков, которые вот-вот разверзнут бездну под ногами много-много колокольчиков и один дирижер, который всем этим руководит.

- Может и третья, а может и нет стороны. – Он пожимает плечами. Какая вера, когда внутри так пусто и тоже звонко. Когда внутри нет ничего, что можно было бы ссыпать к чужим ногам.

Никому из них не жаль. Никто из них не стал бы менять себя под другого, наверное, потому и стоят здесь, потому и пытаются друг друга понять. А впрочем нет, они здесь, потому что один из них мудрее другого.

Люцифер убирает руку от чужого лица и кивает.

- Мне тоже. Выбор есть выбор не так ли? Даже если у этого выбора больше прав, чем у тебя самого. – Он разводит руками.

Лилит выбрала за него. Ньярл выбрал не его. Ну что ж. Оставалось только надеяться на то, что он сможет, что следующий шаг, стоящий за всем этим, его не сломает. Не завершит начатое, не закончит свершенное.

- Мне не жаль, с другой стороны, жаль тебя. Отца нет, жизни нет, мира нет и все такое далекое, все такое пустое, даже страшно представить, как это может быть. Когда оно так близко, когда оно так далеко и не с тобой. – Он пожимает плечами и встряхивается.

Из Люцифера хреновый эмпат, но очень хороший собеседник.