На сей раз поиск подходящей натуры был недолгим. Эдвин изучил портфолио некоего Кернса Лемана, немец, прибыл не так давно, но уже снискал популярность определенную. У Кернса был неплохой типаж, как раз то, что нужно было для новой картины, поэтому художник быстро написал ему пригласительное письмо на почту. В письме всё было описано довольно лаконично - просто число, приглашение побыть натурой, подпись. Быстрый поиск по имени Эдвин МакЛафлин выдал бы массу информации - местный сумасшедший художник, известный на весь Дублин своими перфомансами. Про него множество видео на Ютубе, где он выкидывает какие-нибудь странные штуки вроде пробежки голышом по торговому центру, или попытке повеситься прямо рядом с семейным пикником.
Эпатажная персона.

Эта амая персона, тем временем, обустраивала всё для работы. Он даже еще не получил положительный ответ, но был уверен, что модель согласится. Поработать с безумным мастером - это привилегия, так что... Он был уверен, что мальчишка согласится. Поэтому аккуратно выставлял свет, готовил холст, краски, отмачивал кисти в ацетоне.
На ноутбуке звякнул звонок пришедшего письма. В письме - согласие придти от мистера Лемана, вот и отлично. Эдвин довольно улыбнулся и встряхнул головой. Всё, как он и планировал, а встреча назначена на сегодняшний вечер, так что нужно всё успеть подготовить.
Ему нужна была обнаженная натура. И поэтому он ставит высокий стул на белом фоне, направляет освещение, всё проверяет и остается доволен своей работой.
Осталось лишь дождаться саму модель. А будущая работа должна получиться идеальной.

Когда прозвучал звонок в дверь, Эдвин сорвался с места и побежал открывать. Голый по пояс, одетый лишь в широкие штаны-алладины в цветастых разводах, с сигаретой в зубах и длинными, угольно-черными волосами, завязанными в хвост, он открыл дверь и улыбнулся, увидев того самого мальчишку с портфолио.

- А, мистер Леман, - Эдвин распоывается в улыбке и кивает, посторонившись вбок и освобождая проход, - Здравствуйте, я вас уже жду!
Он подхватывает протянутое пальто, скользит взглядом по фигуре модели оценивающе, прикидывает что-то в уме и сам себе кивает, а потом убегает повесить одежду на крючок.

Всё так, как он и задумал. Ему нужен именно этот типаж. Высокий, черноволосый, чем-то он был похож на него самого, разве что глаза яркие, синие, в отличие от черных - Эдвина.
Художник отходит в это время к стойке. Квартира - студия, здесь всё в одном помещении, и место для отдыха, и кухня, и рабочее место.
Эдвин же несется на кухню и открывает холодильник.

- Выпьете, мистер Лемон? Кернс? Я могу звать вас просто Кернс? У меня есть яблочный сидр, - его любила Санай, жаль, что она уже давненько не заглядывала в гости, - И сироп Блю Кюрасао, могу смешать вам "Голубую лагуну".
Он взглянул на парня и улыбнулся, наклонив голову набок.
- Вам придется сидеть восемь часов без движения, Кернс. Так что если нужно поесть или в туалет - сделайте это заранее.
Впереди было много работы.

Да. То, что нужно. Именно этот типаж! Взгляд Эдвина лизнул ладную фигурку и губы дрогнули в довольной улыбке. Это будет прекрасная картина. Хоть он часто и уходил в абстракцию, но сейчас хотелось чего-то натуралистичного, чтобы не растерять навык. Только фон придумать, но фон - это дело третье. Сперва изобразить саму натуру, что так великолепна. У Эдвина был наметанный глаз, он мог быстро выбирать то, что ему нужно. Тех, кто ему нужен. Для того, чтобы изобразить наиболее точно, четко, красиво. Он любил красивое, а этот мальчишка был очень даже ничего. Держался, кстати, с достоинством... Неплохо.

Художник отбежал к холодильнику.
- Фартук? Ой, это мелочи, - он махнул рукой, зарываясь в холодильник головой и выискивая непочатую бутылку с сидром, которую приберегал для мисс Оуэнс. Кстати, надо бы позвонить ей и узнать, почему она до сих пор не приходила в гости. Может, случилось что? А жаль, ему нравились их посиделки, и корзинка с яблоками на столе, всегда к ее приходу... Она любила яблоки. Эдвин тоже любит, и иногда рисует их, вместе с другими фруктами и ягодами, чтобы набивать руку, чтобы не разучиться в натуру.
Он достал бутылку с золотистым напитком и вскрыл. Раздалось шипение, а потом звон бокалов - сидр наполнил два, искрясь и играя пузырьками. Один из бокалов отправился к Кернсу.
Тот уже успел раздеться.

Никакого стеснения, это хорошо. Наверное, уже привык - как он выразился - кривляться перед камерами. Может, были и фото ню в его портфолио, но Эдвин их не нашел, наверное слишком личное.
Взгляд его с профессиональным интересом скользнул по точеной фигуре, облизал все места, прикидывая, как лучше всё изобразить.
МакЛафлин замер, пока его гость устраивался и отпивая сидр. Затем пригубил сам немного напитка и улыбнулся, а затем подошел ближе.

- Мгновение, пирожок...
Руки Иного легко касались тела парня, помогая принять нужную позу. Он не лапал, нет, лишь прикасался, чтобы направить, чтобы задать движение по нужной траектории. Его пальцы были немного холодными от бокала с сидром, а потом он решил, что и бокал впишется в картину. Будет что-то вроде абсентной феи. Что-то вроде большой буквы в искусстве. Полет мысли был плавен и приятен, а он всегда любит, когда всё идет как он хочет. Кто же не любит?

- Так, ручку сюда, ножку сюда... Ага, чуть полубоком. И бокал держи, он впишется, - непринужденно перескакивая с уважительного "вы" на панибратское "ты", Эдвин помог принять позу. Полубоком, ногу на ногу, и опираясь одной рукой о стул, а второй держа бокал с золотистым напитком. Идеально.
Отдав последние указания, он отошел к холсту и скрылся за ним.

- Прекрасно, детка! Замри вот так!

И началась работа. Эдвин быстро и четко делал набросок карандашом, чтобы потом положить первые слои краски. Пахло маслом, пахло мелом, глиной... Гуашью. Красками. Пахло разноцветно и приятно, вперемешку с ароматами сандаловых благовоний, тлеющих в подставке в форме слона.
Эдвин сосредоточенно работал, когда он был вдохновлен - он всегда работал на одном дыхании, не прерываясь, не давая себе передышку.
Мазок, еще мазок, и вот первая краска ложится на холст. Картина будет в черных и золотых тонах, это просто прекрасное сочетание.

- Очень хорошо. Очень... - бормочет себе под нос, накладывая краску слой за слоем, очерчивая фигуру, отделяя от темного фона, а потом выглядывает и примеривается, чтобы затем продолжить полет своего творчества.
Это должно быть что-то восхитительное!

Эдвин не удержался от того, чтобы немного прикоснуться к сознанию этой милой модели. Соблазн слишком велик, так интересно... Подогрел его интерес и тот факт, что у этого паренька был частичный блок от проникновения в мысли, так что пришлось постараться, чтобы пробраться внутрь и зацепить хотя бы каплю ускользающего сознания. И то, что он зацепил, оседало кровавым привкусом на языке. Как занимательно! Это сильно увлекло Эдвина, он настойчиво царапался в блокировку, чтобы вырвать кусочки побольше и ему это удавалось. Скрывшись за мольбертом, он протягивал свои щупальца, чтобы опутывать незримыми нитями голову парня и пробираться внутрь, отчего лишь ощущалось немного неприятное давление в висках. Разрозненные образы, кусочки, эпизоды... Желание убить, жажда крови. Жажда свежей плоти. Да эта тварюшка планировала его сожрать! Вот это поворот.

Ньярлатотеп скрыл довольную ухмылку. Нет, он не станет наносить предупреждающих ударов, не станет раскрывать то, что он знает, все знает. Не станет. Он подождет... Подождет, пока всё свершится и зверь приступит к действию. Еще немного, еще... И он добавляет алую краску на холст, рисуя, словно мазки крови, рубиновые брызги, и на языке медь. Медь переливается и искрит, пропитывает воздух, вкус. Щекочет ноздри словно влажным, солоноватым языком. Интересно...
И он продолжает рисовать. Эскиз уже готов, а смех в голове звучит громче похоронного колокола. Он мысленно смеется над наивностью этих существ, чьим домом был этот забавный мир. Они полагаются на грубую силу, но не всегда сила решает. В этом мире что вообще решает сила? Побеждает всегда разум, хитрость, сообразительность. Ну или достаточно просто быть древним созданием, рожденным в истоке времени.

Кажется, зверь переходит в режим атаки. Эдвин не пугается, он просто ждет, делая вид, что ничего не знает. Ничем не выдает себя. Ну разве что, мимолетной улыбкой-ухмылкой, когда его натура встала и потянулась.
- Мистер Леман... - он хотел что-то сказать, но осекся, наблюдая за передвижением изящного юнца. Приподняв бровь, он играл искреннее недоумение на действия этого хитрого змея.
Ближе, еще ближе, давай. Подойди и послушай, как бьется сердце. Оно долго замереть. Да ведь? Должно замереть.
Но оно еще бьется.
Тук, тук, тук.

И обнаженное тело обвивает его ручками сзади. Хорошо, что сегодня он без рубашки, потому что он уже фактически видит себя с разорванным животом, разодранной грудью. Штаны, правда, будет жаль, потом не отмыть от крови.
А он садится, щебечет мило и очаровательно. Да, хороший ход, сделать вид, будто соблазняешь, будто ты тут главный, ведущий, будто ты просто маленькая звезда на этом подиуме скромной жизни в мире одинокого художника. О нем ведь никто не вспомнит, ну разве что - фанаты его работ, и может, где-то промелькнет репортаж о том, что Эдвин МакЛафлин исчез, и как все скучают о его безумствах. Будет ли кто-то его искать? Вряд ли.

Он проводит ладонью по щеке Кернса, оглаживая нежно и мягко. Улыбается в лицо своему убийце открыто и весело, и может даже томно.
Взмах, удар. Дернулась голова, наклоняясь вперед, на холст брызнула кровь, смешиваясь в алыми мазками.
Боль.
Это была боль. Боль текла по венам и выливалась из жуткой раны, пропитывала пояс штанов, стекала дальше, и внутренности грозились вывалиться наружу некрасивым комом.
И ни звука... Ни крика. Ни писка. Ничего.

Смех. Вот, что прозвучало, наконец. Эдвин медленно поднял голову, а глаза его лимонно-желтые. На губах играет страшная улыбка в отвратительном оскале акульих зубов.
- Ты слишком маленький, чтобы знать, кто я, - он смеется и встряхивает головой, проводит пальцами по ране, которая медленно затягивалась, обновлялись клетки, регенерировали и создавали новый покров, кожа более бледная и нежная, но скоро будет такая же, как и везде.

- Ты это зря.
Вырвавшееся из-за спины щупальце обвилось вокруг шеи парня, сдавливая, придушивая, но ровно настолько, чтобы испугать, а не убить.

- Ну привет.
Сотня глаз.
У него была сотня глаз.

Между прочим, это было чертовски больно. Эдвин ведь не был бесплотным, он в полной мере ощущал всё, что происходит с его телом. И боль в том числе. И когда тебе вскрывают грудную клетку... В общем, это не очень приятно. Конечно же, это зарастет. Оно уже медленно срастается, прикрывая тонкой кожей скользкие от крови внутренности, затягивается постепенно и аккуратно, но болезненность отражается в глазах, в зрачке, во взгляде. Он это прячет. Нет, зверь не увидит боли в его глазах. Только иронию и смех.
Даже несмотря на то, что клыки впиваются в его руку, когти дерут извивающееся щупальце.
Этот малыш совершил крупную ошибку. Всегда нужно узнавать всё о своей жертве. Не только поверхностное. Но он еще, считай, ребенок в этом мире. Ему простительно. Верно?

Эдвин рванул руку, оставляя в пасти ящера приличный кусок мяса, взглянул на обнажившуюся кость. С его сумасшедшей регенерацией это была сущая ерунда. Ладонями он перехватил морду зверя, продолжая придушивать его щупальцами.
Кожа его стекала вниз, обнажая пурпурную шкуру и вся сотня глаз смотрела на неосторожного мальчишку. Взгляд долгий, пронзительный. И страшный. Он неземной, нет, не отсюда. Этот взгляд мог свести с ума, лишить всего, и в том числе здравого рассудка. И в голове уже туманно, а напротив - маячит оскаленная пасть, с клыков которой стекает вязкая слюна.
И глаза.
Они пузырятся, как на поверхности киселя, тонут в коже, а затем всплывают вновь.
Мальчик растерян, это так мило.
Его морду оплетают когтистые лапы, сжимают, царапают шкуру, и глаза смотрят внимательно, как на экспонат выставки, как на товар на прилавке.

Он наклоняется чуть ближе... И издает хриплый рев, обрызгивая морду виверна слюной. А потом в его голове звучит громкий смех Эдвина МакЛафлина.

- Щенок... Ты решил играть с силами, что неподвластны тебе? Зря... Какой ты наивный. Детка... Я тебе не по зубам, понимаешь? Ишь ты, какой буйный.
Он смеется и треплет ящера за щеки, словно бабуля любимого внучка. Картина забрызгана рубиновой кровью и темно-лиловой слизью. Иной переливается, словно жидкая субстанция, сохраняя гуманоидный вид, стоя на четырех крепких лапах, и продолжая руками трепать ящера за морду.

Всюду глаза и щупальца. Он показался в своем истинном облике, хотя делал это редко. Но сейчас хотел произвести впечатление. У пацана был такой вкусный разум... Он сумасшедший, он безумный. Его интересно изучать. Столько злобы, столько первородной ярости. Всё это в нем кипит и бурлит, он ненавидит всех и пытается уничтожить. Наесться, нажраться, больше, еще больше. Он не знает меры, не знает, когда остановиться. Только, если сейчас... Стоп. Не иди дальше, окстись, поверни назад. Поздно? Поздно.

- Кто ты такой, чтобы пытаться спорить с богом? - голос Ньярлатотепа рокочет. Совсем как в старые добрые времена. Когда его боялись и уважали. Когда перед ним падали на колени.
И он сделает это с этим дерзким мальчишкой, надавливая щупальцами на плечи и заставляя опуститься, смотреть снизу вверх.
- На колени, мальчик. Вырази свое почтение и я тебя, быть может, пощажу.
Конечно пощадит. Такими забавными мальчиками со вкусными мыслями не разбрасываются. Он просто хочет его немного... сломать. Что бы был податливее. Чтобы встал на колени и продемонстрировал подчинение.
Быстрее, мальчик.
Это создание может убить.

Ньярлатотеп не собирался убивать зловредного мальчишку. Тот просто запутался, похоже, запутался во всем происходящем, но однако... Он покорился и опустился на колени, хотя в глазах его сеяла непокорность и злоба ярче любых огней. Иной чувствовал ненависть, раздражение и голод, которые никак невозможно было утолить. Как интересно... Занятный ему попался экземпляр. Эту энергию бы, да в правильное русло.

Он усмехается, приближая морду к лицу паренька, который почти что трансформировался, но теперь его облик отхлынул обратно. Ничего, Эдвин уже успел рассмотреть его. Рассмотреть всё, что хотел в глазах напротив и это было... Занятно. Еще немного и он бросится. Еще немного - и разорвет, напьется крови, нажрется плоти.
Нет, не сегодня.
Щупальца скользят по Кернсу, оглаживая, касаясь его разума, пробиваясь сквозь неустойчивый барьер. Ничего... И этот недотрога покорится. Может лишь физически, оставив свой бунтующий дух. Пусть. Главное - сейчас послушание. Ньярлатотеп любил таких буйных.

- Расслабься, пресмыкающееся, - он хрипло смеется, возвращая себе человеческий вид. Множество глаз потухли, скрывшись под кожей и остались лишь два, темных, карих, которые следили за неожиданным гостем. Тот на коленях. Но гордо вскидывает голову. Хочется доломать его, подчинить полностью, окончательно, бесповоротно. Получить в свои лапы такую непокорную душонку. Пусть молодую, пусть такую буянящую. Ничего, он научит это пацана послушанию.

- Я тебя не съем.

Художник хрипло смеется и разворачивается спиной, чтобы показать, что не боится удара сзади. Он смотрит на картину, заляпанную кровь, задумчиво и долго. Потом опускается на стул и продолжает рисовать, словно не замечая голодного зверя позади. Будто бы его не было. Слишком много чести - демонстрировать внимание. Пусть тот смирится с тем,ч то он здесь не главный. Он - подчиняющийся элемент, ведомый, но не ведущий.

- Ты хочешь есть?
Он даже не обернулся, продолжая водить кистью и собирая кровавые подтеки, добавляя красок, цвета, и оставляя рубиновые брызги. Это очень кровавая картина. Очень... К месту. Такая. С кровью и злобой, с ярким ощущением голода, который неутолим во веки веков. Когда на нее будут смотреть - то почувствуют это всё, бесповоротно. И злость, и голод. Его картины особенные.

Оторвавшись от своего занятия, Эдвин встал и прошел в отделение кухни, раскрывая холодильник и шаря в нем. Там есть прекрасный говяжий стейк, который он хотел приготовить на ужин. И этот стейк он берет - мраморная говядина, отличная, сочная, с нежными жировыми прожилкам, которые всегда так вкусно шипят на гриле.
Он берет этот кусок, несет обратно и кидает перед виверном.

- Ешь, - командует коротко и присаживается на стул, закинув ногу на ногу и наблюдая.
- Не бойся, не отравлено. Из-за тебя я остаюсь без ужина, глупое создание. Ну ладно, закажу в доставке.
Внимательно смотрит. Если тот сейчас подберет мясо, то можно будет считать, что первый этап по приручению зверя пройден.
Эдвин заинтересован. Он даже улыбается с восторгом ребенка, которому показали интересную зверушку.
Ну же, бери мясо. Ешь его. Оно вкусное, оно та ки манит.
Не смей отказываться.
Эдвин закуривает и продолжает смотреть.

Казалось бы, что одержана победа. Казалось бы, что зверь окончательно покорился, принимая подачку со стороны Бога. Однако...
Ньярл сидел и выжидательно смотрел, как виверн пожирает мясо, подобно ручному зверьку. Забавный, такой забавный. И такие вкусные у него были мысли, такая потрясающие образы в них всплывали. И по прежнему - ненависть. Горячая, острая, но подается холодным блюдом. Он смотрел и ждал. Ждал, когда зверь покорится окончательно, склонит свою голову и признает, что проиграл.
Но.
Он тянется к нему, ползет, извиваясь, тянется как цветок к солнечному свету, скользит между ног и выпрямляется.
А потом по голове начинает стекать месиво из мяса и слюны.

Наверное, Ньярлатотеп должен был вспылить, должен был придти в бешенство и стереть на месте это недоразумение, которое его сейчас оплевало с ног до головы мясной кашей, фаршем со своей слюной.
Но нет. Он смеется, утирая щеку, смеется и отталкивает хитрого змея ногой, заставляя сесть на задницу подле его ног. Он все еще оставался Богом, который требует к себе почтения. Такой разносторонний, такой непонятный. Тентакльный монстр? Ничего, однажды этот парень поймет, что перед ним Бог, а не просто монстр.

- Значит, вот так...
Бормочет тихо, ухмыляется и покачивает головой.
- Нет, никакой полиции. Такими как ты... Не разбрасываются.
Эдвин ставит босую ногу на плечо Кернса, продолжая смотреть в упор, чуть прищурившись. Он изучал его,с ловно на уроке биологии - разрезанную лягушку. Изучал, рассматривал, касался безумных мыслей.
Этот шкет тоже безумен, да, как и он сам. Прячет себя настоящего под красивой маской, но сейчас это настоящее то и дело пробивается на поверхность, плывет, плавится, опадает мелкими хлопьями на пол.
Ньярлатотеп терпелив. Он хочет видеть настоящего Кернса Лемана, а не придуманный им образ.

- Можешь называть Богом. Можешь называть Дьяволом. Кем хочешь. Я всё равно не отсюда, а ваш мир слишком юн и глуп, чтобы дать определение такому созданию, как я.
Он смеется, намекая на неразумность и юношескую глупость своего оппонента. Хотя вопрос, поймет ли тот что-то. Может и да, может и нет.
Он надавливает ногой, не позволяя подняться и сравняться. Сейчас он выше, он - выше не только в физическом плане. Он выше просто в принципе, как должное, как данность. И пусть мальчишка смирится и примет эту данность.

- Ты никогда не съешь меня, - он качает головой и улыбается, - Но можешь попытаться, если хочешь. Может быть, я тебя даже не убью. Глупец... Ты слишком мал, чтобы осознать меня. Ты пылинка в пустыне, то капля в море, ты ничто. Слышишь меня? И я ничто. И при этом я - всё. Понимаешь? Я - всё!
Он разражается безумным хохотом и смотрит прищуренным взглядом.
- Назови меня Богом, мальчик. И ты будешь прав. А может и нет. Кто я? Кто я?! Скажи!
Он наклонился и подхватил парня за подбородок, приподнимая и смотря в глаза. Глаза его - странные, лимонно-желтые с плавающим зрачком, который то вытягивался, то переворачивался, превращаясь в глаз козы или лягушки. Мальчик должен осознать. Мальчик должен уяснить.
И тогда останется жив.