Godless |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Godless » closed episodes » Бледнокровные небеса
[epi]БЛЕДНОКРОВНЫЕ НЕБЕСА ночь кровавого полнолуния
Bloody Crow of Cainhurst & Eileen the Crow
Oh, don't worry, I've taken blood. Enough to save an old woman. No more dreams for me. This is my last chance.[/epi]
[nick]Bloody Crow[/nick][status]Feel the spreading corruption burn[/status][icon]https://pp.userapi.com/c844724/v844724075/1079da/L0H6xIjJIsU.jpg[/icon]
Отредактировано Halvor Frantzen (2018-10-09 13:28:36)
Когда-то Эйлин пыталась сосчитать количество ступеней от подножия, до самых врат Главного Собора округа. Память сбоила, будто под ногу попадалась пустота, и острое впечатление падения затмевало воспоминания.
Когда-то, когда своды Собора не были измараны кровью по самый верх, Эйлин стояла внизу, до онемения задрав голову; ещё без маски, ещё - просто путешественница, смотревшая на чужие звезды, чужое громоздкое великолепие рассвета цивилизации.
Это было так давно - времена, когда чужестранка спорила с духовниками - есть ли душа и помещается ли она в человеческом сердце.
Философы Университета Ярнама тогда знатно веселились, ввязываясь в дискуссию, где не было победителей...
Теперь Эйлин знала - душа есть. И она находится не в сердце: сердце не болит; исправно, будто часы на башне, сердце отбивает мерный ритм. А вот душа охотницы кричала как чудовища, наколотые на вилы.
Сколько Ночей прошло?
И не вспомнить.
Шагая вверх по лестницам, Эйлин знает только то, что стала безнадежно стара.
Когда она прибыла в Ярнам, как и многие, женщина искала покоя и исцеления, хотя её душа никогда не была благосклонна ни к покою, ни к целостности. Всегда кричала и разбивалась на части...
Эйлин прибыла сюда, чтобы исцелиться от подтачивающей изнутри болезни, а получила смысл жизни, долг, братство, почти что семью.
И проклятие, и горечь наблюдать чужое безумие.
Сколько их?
Не ступеней, а потерянных во мгле безумия...
Эйлин давно перестала считать.
Сердце, будто вновь нога проваливается мимо твердой мостовой, сбоит. Треплется, подводит, когда глава Ковенанта замечает россыпь иссиня-черных перьев на площадке.
Сюда вела охотницу Охота. И тоска.
Нет горше горечи, чем поднимать руку с клинком, неся Милосердие тому, кого вовек не собиралась ранить ни словом, ни действием, ни молчанием.
Но больше нельзя продолжать убегать и пытаться догнать, не опережая, свою заглавную цель.
Кровавая луна восходит над хищно вздыбленными пиками крыш, заливая Ярнам холодным светом предвестия иного мира. Иных бед.
Эйлин здесь, Эйлин почти нет дела до любой из лун - бледная кровь в её венах давно стала топливом, срок которого отмерен.
Даже если бы хотелось иначе.
Хотелось? Кому есть дело до того, что в прошлой жизни тонкие пальцы убийцы убийц были затянуты в муслиновые перчатки, а не кожаные. Кому есть дело, что когда-то она танцевала, а не кружилась в танце смерти, вздыбив клинки на чудовищ, прежде бывших её друзьями.
Времени больше не осталось.
Зарядив пистолет, Эйлин вынимает из ножен свое единственное Милосердие, что она готова дарить тем, кто потерял право называться людьми.
Очень старый металл спаренных клинков, сложенных сейчас воедино, не отражает лица - оно скрыто под маской.
Ворон-Эйлин прижав ладони к створкам огромных дверей распахивает их, в последний миг замешкавшись, когда под ребро стреляет нежданным вопросом к самой себе: "А он помнит, что глаза у меня - синие?"
[nick]Ворона Эйлин[/nick][status]охоту на охотников я оставляю себе[/status][icon]http://s8.uploads.ru/P9W8Y.png[/icon][sign]МИР САМЫМ ОСТРЫМ УГЛОМ ПОВЕРНУЛСЯ КО МНЕ
И ВО ТЬМЕ КРАСНОЙ КРОВИ РАСТАЯЛИ ДАЖЕ ЗВЕЗДЫ
СОН ПРИДЁТ? НЕТ, ОСТАНУСЬ ВО МГЛЕ
ЭТА СТАРАЯ БОЛЬ НЕ ИЗМЕНИТ ЦЕНУ НА ВЕЧНОСТЬ.[/sign]
Отредактировано Anne Walsh (2018-10-09 19:28:07)
Давай, испей моей крови. Почувствуй, как порочность овладевает тобой и жжет изнутри.
Он слышит собственный крик. Истошный вопль боли, переходящий в вой.
Он видит лик Кровавой Луны в отражении церковных витражей, и ему кажется, будто он захлёбывается, давится ей, пытается сопротивляться, но все попытки тщетны.
Безумие овладевает испорченной кровью Кейнхерста, крик превращается в сиплый смех, и Ворон поднимает взор к алтарю, от которого несёт ладаном и воском. Самое сердце Церкви Исцеления прямо перед ним, покрытое пылью и омытое слезами Амелии.
Видит ли она сны теперь? Кричала ли она так же надрывно, когда проклятие разрывало её внутренности? Когда она преображалась в уродливое чудовище, чувствовала ли Амелия раскаяние?
Ворон улыбается под глухим шлемом, пальцами сжимая рукоять Чикаге, на лезвии которого ещё не высохла охотничья кровь. Когда он предал всё, что было ему дорого, и сгинул в объятиях Королевы Нечистокровных, мир перед его глазами в одно мгновение превратился в уродливое существо, щупальцами оплетающее каждого причастного к Охотам. Для Ворона существовала лишь его королева, лишь её воля, лишь её обитель, затерянная в снегах Кейнхерста. Воспоминания стирались одно за другим, сердце выло, истерзанное сомнениями, но затем…
Наступила пустота. Пугающе остекленевшим взором следил Ворон за тем, как Ярнам погружался в безумие.
И убивал.
Визжащие церковники считали его предателем и нарекли безумцем, но ему казалось, что он совершает правильный поступок. Если не можешь бороться с Луной, встань на сторону, дарующую бессмертие, и смотри на то, как ярнамиты сами себя пожрут. Кто же знал… Что бессмертие чуждо для воинов Королевы.
Он старел. Но помнил. Помнил и перчатки и синие глаза. Помнил, как поклялся однажды вместе с Ней даровать Милосердие охотникам, что не справились с глазами, открывшимися в их головах. Кровь бурлила от жара сражений, монстры сыпались на мостовые. Когда Ворон понял, что теперь он сам по себе?
— В сумраке ночи… Идёт шагом ровным… Обагренный кровью… В рассудке полном.
Кровавый Ворон медленно вытащил пистолет, едва заслышал эхо шагов на лестнице Собора.
— Гордый охотник церкви… Чудовища — это проклятие… А проклятие — это оковы.
Она всегда приближалась неслышно. Чёрными перьями одеяния подметала грязные ярнамские улицы, отражая клинками свет Луны и огонь пожарищ. Он узнал эти шаги.
Без имени и без цели, ныне Ворон не охотник на охотников, а безумец, которых истребляет Ковенант. Дезертир. Грешник. Таких даже не похоронят в гробу, просто сбросят с обрыва навстречу волнам, которые поют песни Кос.
— Только ты… Ты — настоящее оружие Церкви.
Безликая маска Кейнхерста смотрела на Эйлин беспристрастно. Так смотрят судьи, палачи, но не те, что клялись в верности. Не так Ворон смотрел на неё, читая стихи на крыше. И не так предлагал потанцевать.
Тогда всё было таким простым. Тогда… они были молоды и верили в Исцеление.
Кровавый Ворон издал тихий смешок. Затем сипло выдохнул, сжал Чикаге и содрогнулся, делая неуверенный шаг вперёд. Нечто внутри, текущее по его венам, кричало УБЕЙ ЕЁ. И он не мог не подчиниться, хотя и спросил, сдерживая в себе жажду крови:
— Скажи, Эйлин... Видишь ли ты сны?
[nick]Bloody Crow[/nick][status]Feel the spreading corruption burn[/status][icon]https://pp.userapi.com/c844724/v844724075/1079da/L0H6xIjJIsU.jpg[/icon][sign]Tell me, what do you see when you look into my eyes
Because all I have left is the demon deep inside
Evil blood in my veins is the reason I'm alive
Now my darkened heart beats
And I know it won't be over when I die[/sign]
Отредактировано Halvor Frantzen (2018-10-09 15:58:47)
Когда-то, давным-давным-давно, они впервые примеряли перья. Черные легкие одежды давили на плечи непосильной ношей печали - когда появились первые чудовища, появились первые охотники; когда появились первые обезумевшие охотники - пришлось охотиться на своих. Не все были на это готовы. Не все хотели становиться теми, кто пойдет против друзей. Против бывшей любви. Против родных.
Эйлин не повезло - она слишком долго воюет с отступниками своего Ковена.
Эйлин повезло - она слишком долго воюет, потому есть надежда, что её охота скоро закончится.
Даже среди танца обезумевших теней, рожденных от Кровавой Луны, есть место надежде.
Но...
Когда выхолощенный пылью и кровью, украшенный разодранными занавесями и битым стеклом витражей, Собор размыкает бледные уста своего эха, чтобы вторить чужому вопросу о снах... Вороне кажется, что в этом мире надежду кто-то взял и сдавил холодными сильными руками, за хрупкое детское горло, а после разорвал пуповину когтями.
Наваждение - тень безумия, выметается из сознания на третьем беззвучном шаге.
Мягкие высокие сапоги, просторные штаны, сюртук, рубашка, тело под которой затянуто бинтами. Серебрянная подвеска, взблескивающая между ключиц - Ворона идет к Кровавому Ворону, чтобы пустить его кровь.
И в ней, этой женщине, упрятанной за своим тряпично-кожаным доспехом, нет больше ни тени той дерзкой женщины, что когда-то посмотрела на смерть от безумия и решила стать на сторону Церкви.
Решила отречься, не вернуться домой, остаться и оставить.
Никто не спрашивал первых охотников о их мотивах. Но когда они, метаясь между улиц, обретали и теряли друг друга, когда простые плащи сменились "лохмотьями", похожими на крылья, тогда Эйлин встретила того, без кого её Охота просто не могла существовать.
А потом он исчез.
Слизал его гниющим языком Ярнам. Внизу, в кварталах бедноты? Под мостами? На окнаине, выбросив из экипажа у леса? Утопил в море? Что с любовью может сделать обреченный город?!
Город оказался ни при чём.
Слухи о воине в доспехах Кернхёрста. Слухи об убийце-чудовище прокрадывались мягкими пружинящими шажками собак с содранной шкурой.
А когда Эйлин перестала себя обманывать, когда увидела с другого конца площади - будто с другого конца вселенной - Его. Его-убийцу. В доспехах, в чужом шлеме, поклонившегося идолу проклятой безумицы... кожу будто бы содрали с самой Вороны.
Она тогда не стала бежать за своим прошлым - дрогнула рука. И выстрел вышел предупредительным - чиркнул по углу старого особняка.
Теперь Эйлин не промажет.
Чистая, настоящая луна и сны, пожалуйста! Только бы не промазать.
- Я их помню. Они не нужны. - Ворона начинает: шагает по кругу, следя за прорезями резного шлема Кровавого бывшего собрата, кровавого убийцы её сердца. Но сердце теперь не болит, стремясь догнать по точности часы. И только ветер, ворвавшийся в собор через распахнутые двери, здесь. на высоте, треплет одежды двух бывших соратников.
Эйлин знает, что единственный шанс увидеть когда-то родное лицо - убить чудовище и стащить с его головы шлем.
Она хочет увидеть Его глаза.
Пусть и в последний раз.
Но глаз не видать - руки сжимают оружие и беззвучный танец, где пара - равно измаранные в крови убийцы убийц, кружит.
- Зачем..? - Эйлин всё еще не готова назвать его по имени. Может быть, зря.
Но тот, кто обезумел, кто пил кровь своих собратьев, достоин ли имени? У Вороны есть лишь одно к Нему чувство (Глава ковенанта очень хочет верить, что есть лишь одно чувство) - желание нанести справедливость и упокоить.
Самой ей покоя не будет.
Охота в зените, как безумная луна над Ярнамом.
[nick]Ворона Эйлин[/nick][status]охоту на охотников я оставляю себе[/status][icon]http://s8.uploads.ru/P9W8Y.png[/icon][sign]ударом под дых, наотмашь
- ты всё ещё... помнишь?![/sign]
Отредактировано Anne Walsh (2018-10-10 18:28:16)
Где теперь Аннализа? Куда запрятал её мученик Логариус, навечно погребённый под снегом и льдом? Ворон не знает, да и уже всё равно. Голова туманится от крови, Луна застилает глаза, окрашивая мир в багровые цвета. Он пришёл сюда, чтобы положить конец Церкви Исцеления, убив последнего викария, но вот ведь ирония — иной смельчак уже это сделал. Каков храбрец. Вытащил добычу у Ворона прямо из-под носа.
А теперь ещё и Она. Эйлин кружит вокруг, как стервятница, шуршит обломанными крыльями и силится что-то узнать у того, кто уже потерял разум. По венам его течёт злая, недобрая кровь, которую огнём и мечом истребляли Палачи. Если сама Эйлин убивала только тех, кто не выдержал Охоту, то рыцарь Кейнхерста истреблял вообще всех, даже здравомыслящих. Он дрогнул лишь на секунду, когда услышал голос с причудливым акцентом, такой знакомый и в то же время совершенно чужой.
Забавно, что Эйлин так и не рассказала ему, откуда прибыла в Ярнам и чем жила до кошмара. Не успела.
— От тебя теперь тоже пахнет Луной.
Он говорит это, а сам напряжённо следит за каждым движением, каждым отблеском в клинках Милосердия. Без крови Королевы Ворон ослабел, но не обратился в изломанное чудовище Кейнхерста, ведомый непонятным ему долгом и жаждой мести за весь клан. Когда-то он был одним из аристократов, заинтересованных в открытиях Церкви, затем превратился в гробовщика для безумных охотников. Потом же вернулся к истокам, услышав зов Королевы Нечистокровных, готовой стать матерью для Кровавого Дитя.
Он уже говорил как-то Эйлин, что кровь умеет рассказывать истории. Особенно, когда дело касается знати Ярнама, где каждая собака тебе кузен.
Воск капает на пропитанную кровью каменную кладку собора. Кровавый Ворон медлит, хотя всё его существо вопит УБЕЙ УБЕЙ УБЕЙ, Луна поёт, играет с его разумом, подбрасывая галлюцинации прямиком из Кошмара. То охотница представляется ему огромной птицей, то оборотнем с зубастой пастью. То барышней… С экзотическим акцентом. Мать бы ему сказала, что с такими даже заговаривать опасно — не то ведьма не то бандитка.
— Глупо задавать вопросы сейчас.
Голос Ворона охрип со временем и приобрёл какие-то инфернальные нотки — кровь Аннализы сильно трансформирует не только сознание, но и тело. В дыму и полумраке он приближается к Эйлин, сокращая расстояние до опасного минимума.
— Но ты всегда была дурочкой.
В голосе убийцы слышится улыбка. Обманчиво тёплая. Рыцарь поднимает руку с Чикаге и вгоняет лезвие в бедро, позволяя клинку напитаться его проклятой кровью. Рана быстро затянется — пока Чикаге кормится, он успеет убить заблудшую охотницу, а потом и всех её приспешников.
Если таковые остались.
УБЕЙ ЕЁ.
Голос Аннализы отдаёт приказы воспалённому разуму, и Ворон бросается вперёд, нанося быстрый рубящий удар. Луна за витражами беспристрастно наблюдает.
[nick]Bloody Crow[/nick][status]Feel the spreading corruption burn[/status][icon]https://pp.userapi.com/c844724/v844724075/1079da/L0H6xIjJIsU.jpg[/icon][sign]Tell me, what do you see when you look into my eyes
Because all I have left is the demon deep inside
Evil blood in my veins is the reason I'm alive
Now my darkened heart beats
And I know it won't be over when I die[/sign]
Голос, отбиваемый полостью шлема, лязгает, словно зубья упавшей решетки врат, отделяющей прошлое от настоящего. Времени больше нет - когда восходит Кровавая Луна, времени больше не остается.
Так жаль.
Слишком многое они уже потеряли. Слишком многое и этого Эйлин не может простить своему кровавому и бывшему собрату, соратнику и...
Шаг с заступом, угрожающее движение, в отместку на слова. Слишком больно говорить: остро пахнущее травами нутро - чабрец, мята, полынь - полая часть маски, возвращает к ощущению настоящего, когда от злости и горечи хочется потерять голову.
Но Кейнхёртский изменщик только этого и хочет.
Предатель.
Эйлин сперва, вначале, спешила спросить "Как? Зачем? Почему?". Они, первые охотники на охотников, пытались, десятки раз пытались брать своих братьев и сестер живыми. Пытались, десятки раз пытались ставить над ними опыты, сами едва не теряя человечность от тех криков боли, что терзала окованных и пережатых цепями чудовищ.
Но теперь осталось единственное милосердие и отпущение грехов обезумевшим - на острие клинков воронов.
Время кончилось. Время выцвело как старый застывший воск, покрытый пылью альковов, в которых больше никто никого не коснется, чтобы обнять, а не убить. Потому что это проклятый Ярнам, потому что кровь Великих несет лишь одно знание: любая протянутая рука - залог атаки, удара, беды, нападения.
Когда-то было не так.
Этот Собор - не бальный зал, но они, двое старых убийц, движутся парою. Близки. Кровавый Ворон приходится Эйлин личным кошмаром, а от кошмаров принято избавляться. Иначе обезумеешь, и это будет хуже, чем смерть.
Горло дерут невысказанные слова. Поздно для всяких: "Как ты посмел?!".
Поздно.
Даже если бы очень многое отдала за то, чтобы никогда не случилось такой новой встречи.
Ворона вздрагивает, наблюдая как чужой клинок пронзает чужую кожу. А больно будто бы ей.
И шелест перьев плаща становится скорбно кратким. Движения рваные, быстрые - женщина отпрыгивает назад, уже, кружа, изучила зал, где раньше было полно света, полно скамеек, где зижделась сила надежды.
Надежды больше нет.
И ветер воет, вместо песен о светлых чувствах, песню ненависти. Прогорклой, сильной, хмельной, как дурная кровь ярнамитов.
Эйлин - кровь от крови этой, но она не умерла.
А тот, за кого тысячу раз порывалась сдохнуть, - умер. Уже давно.
Умер, Эйлин, слышишь, он умер!
Прекрати! Перестань давать ему последний шанс!
Бей-бей-бей!
Убей!
Быстрый, сильный, чуждый и чужой, бросается с напором кейнхёртской конницы, но Ворона, скользящим шагом уходит в сторону, вскидывая левую руку, стреляя, метя в центр груди.
Так и не достала до его сердца. Не достучалась своим. Так пусть серебро и свинец разбивают чужую броню.
"Убью!" - звучит почти так же как "люблю".
И этого не простит главе Ковенанта никто. Потому она сама так рвалась в эту Охоту.
Слишком устала бежать и бояться своей тени.
[nick]Ворона Эйлин[/nick][status]охоту на охотников я оставляю себе[/status][icon]http://s8.uploads.ru/P9W8Y.png[/icon][sign]И ресницы дрожат не от горечи, а от смеха,
И идет через боль кровавая веха.
В этой тьме огневой, кровавой, грозной
Я тебя отыскала, но...
было уже слишком поздно[/sign]
Отредактировано Anne Walsh (2018-10-16 13:30:14)
Он видел множество безумцев по всему Ярнаму. Одни, кидаясь с когтями и клыками, так и норовили вцепиться тебе в глотку, чтобы разорвать, смешать с кладбищенской землёй, которой пропахло всё вокруг. Иные смеялись, сваливали на твоё тяжёлое сердце всю вину за страдания некогда процветающего города, кашляли гноем и пылью, и умирали от выстрела в затылок. Эйлин не безумна. Её движения выточены годами служения кому-то незримому — ему Ворон когда-то тоже служил, отправляя охотников в их персональный ад на грани миров. Там пахнет морской солью. Поют Зимние фонари. Тело Кос, вздувшееся, похороненное на песчанном берегу, всё ещё не истлело. Он не знал наверняка, но часто видел нечто подобное во сне, стоило взойти над Ярнамом Кровавой луне.
Хотела бы Эйлин послушать эти песни тоже? Песни из пучины, от каждого слова внутри будто раскрываются недры глубоководья… Голос Идона зовёт прыгнуть вниз и разбиться об камни.
Как разбилась об рыболовные сети Кос.
— За что ты сражаешься теперь?
Ворон скользит по залу, кружит вокруг охотницы, нанося дразнящие удары то справа, то слева. В руке снова блестит магазинный пистолет, готовый эхом выстрела оглушить всех таящихся в темноте призраков. Одна часть рыцаря хочет покончить с Эйлин раз и навсегда за один взмах Чикаге, а другая в садистском угаре жаждет издевательств, доведения до отчаяния и таких простых в исполнении женских слёз.
Голос Аннализы всё громче. У Б Е Й.
— Скольких ты уже убила, отдавая часть своей души покойникам?
Память ужасная тварь. Пострашнее церковных чудовищ. Она живуча и неподвластна пламени костров. Звон стали на мгновение возвращает Кровавого ворона в прошлое, где всё было таким… иным. Пытаясь пробить глухую оборону, рыцарь Кейнхерста внезапно отскакивает, стряхивая кровь с катаны, и рычит, пытаясь унять боль и тоску, которые всегда возвращались, стоило его сознанию приблизиться к точке невозврата.
Вспомнил их последнюю тренировку на заднем дворе. Тогда ещё он знал, как выглядит рассвет над Ярнамом. И помнил звонкий смех. Многослойное платье, которое Эйлин разорвала, и юбки напомнили Ворону о крыльях, на которых они парили в ночь охоты. Сражалась, пускай и в шутку, Эйлин всегда представлялась ему хищной гарпией.
Сейчас уже нет.
— Осталось ли что-то от твоей души?
Ворон склонил голову набок и снова набросился на охотницу, оглушая мертвенную тишину собора выстрелом. Разбилась пахучая склянка с Мглой Оцепенения, лишающая кровь целебной силы, и рыцарь снова накормил Чикаге собственной плотью, оставив на ноге глубокую рану.
Аннализа просила крови.
А твоя кровь — она разве не кишит паразитами? — вторил ей из воспоминаний Вальтр, однажды встретившись Ворону на границе Запретного леса. — Разве ты не проклят Королевой Нечистокровных?
Кейнхёрстский охотник хрипло выдохнул, глядя на Эйлин сквозь скрытые прорези шлема, зарычал, спуская с поводка внутреннего монстра, и крикнул:
— А присоединись ты ко мне, этого бы не случилось!
В голосе послышалась обида. Затем — какое-то горестное разочарование, проблеск боли между строк. Окровавленные перья украсили пол там, где молилась Амелия. Это Клинок Милосердия чиркнул по плащу, отрезая отяжелевшие лоскуты.
— Испугалась бессмертия… Глупая.
В немом отчаянии вскинув пистолет, он выстрелил. На этот раз целился в грудь, желая не раздразнить, а убить. Лишь бы прекратилась агония его разума, опутанного влиянием скрытой от чужих глаз Королевой.
[nick]Bloody Crow[/nick][status]Feel the spreading corruption burn[/status][icon]https://pp.userapi.com/c844724/v844724075/1079da/L0H6xIjJIsU.jpg[/icon][sign]Tell me, what do you see when you look into my eyes
Because all I have left is the demon deep inside
Evil blood in my veins is the reason I'm alive
Now my darkened heart beats
And I know it won't be over when I die[/sign]
Отредактировано Halvor Frantzen (2018-10-14 15:15:42)
Свет багровой луны проникает сквозь стрельчатые окна и за битыми витражами превращается в чехарду оттенков и полутонов. Серебряная кисея занавесей наверху трепещет, кажется, в такт дыханию охотницы на охотников. Мир, за пределами истертого пылью и тысячами тысяч шагов пола с надколотыми плитами; мир за пределами высоких сводов, где звуки разбиваются на десятки сотен лживых вскриков эха... остальной мир не нужен. Да и нет никакого мира в Ярнаме.
Внизу, у самого подножия соборного округа воет какая-то тварь, а через миг слышится хныканье ребенка - Эйлин устала. Она слышит то, чего нет или что уже случилось не здесь. Долгий, бесконечно долгий сон охотника не дает ни отдыха, ни ответов.
Все ответы здесь - на острие чужого клинка и в громком лязге собственного Милосердия, раздваиваемого, чтобы обнять кровавыми обьятиями, когда Ворона поймает Ворона.
- За нас... - Ответ срывается с бледных губ до того, как глава Ковенанта успевает подумать. Всё слишком просто. Слишком быстро.
Пистолет дворянина всё ещё тот же. Голос - всё тот же. Надлом в голосе - другой. За это надо держаться, об этом надо думать - перед Эйлин уже не тот кейнхёрстский рыцарь, что раньше. Перед Эйлин нет никого живого, только чудовище: когда охотница поверит в это до конца, она его убьет.
Обязана убить.
Так будет правильно.
Ворона уходит от ответов и от ударов, разрывая расстояние между собой и Кровавым Убийцей, пятясь назад, отводя в стороны руки, когда крылья за спиной - старый плащ, скрывает движение правой руки: прижать клинок в держатель и выхватить метательный нож.
Честно не получится.
Эйлин могла победить и побеждала на тренировках Ворона, но это - не он.
— Осталось ли что-то от твоей души?
Проклятый вопрос. И рука дрогнула, нож пролетел мимо Чудовища.
Перехватывая правый клинок, возвращая его, Эйлин отпрыгнула от ринувшегося на неё врага.
Но прятаться и бежать невозможно - клинки столкнулись: кривая пара и катана, напоенная оскверненной кровью.
Крик лязгает по ушам железными ударами, будто еще одна пара оружия бьется. Эйлин не отвечает, молча ударяя крестом широких взмахов, будто надеется и отмахнуться, и растерзать Кровавого Ворона.
Она не должна отвечать, не должна поддаваться, не должна присоединяться.
...Белые цветы вдоль дорожек церковного сада.
Тогда, давным давно, прятаться у всех на виду, гуляя между старых, ухоженных могил, казалось чужестранке куда более естественным, чем чувствовать то, что она чувствовала. Лечение кровью заканчивалось. Следовало покинуть Ярнам, возвращаясь домой. Но рядом и безмерно далеко был дворянин, очи которого сияли ярче звезд. И Эйлин всё не спешила домой.
Ходила в чужую Церковь.
Принимала чужую веру.
Чужих богов.
Чужую войну.
Свою участь.
Когда она перестала считать, что отсюда можно будет вырваться?
После первого мертвого чудовища? После первого убитого бывшего охотника?
После того, как Его впервые сильно ранили и Ворона отдала Ему свои склянки с кровью?
Изнутри раздирает болью невысказанного и несделанного. Горше проклятия Нечистокровных бьет по нервам каждым ударом.
"Дзанг!" - с которым сталь отчаянно бьется по стали, бьет шумом в виски.
И поет Тварь проклятия в крови охотницы.
Но Эйлин стискивает челюсти, готовая стереть зубы в порошок, выколоть себе глаза, только бы не поддаться внутреннему вою.
Выстрел размалывает время и чувства в труху.
Оказывается, Ворона не успела прянуть.
Оказывается, это ей, пробивая грудь, застит болью.
"Будто мишень в тире. В самое сердце".
Эйлин оступается, покачнувшись. Больно дышать. Больно.
Достать бы до шприца с целительной кровью, но Ворон не даст ей исцелиться.
Они ведь оба... не за тем встретились.
Женщина бьет клинком по клинку, соединяя их и прижимает левую ладонь к залитой кровью куртке.
Её кровью.
Не чистокровной, не голубой, не целебной.
Её собственной.
Кровь пахнет как последняя и единственная любовь - железной горечью потери.
Ошеломление длится всего мир, но женщина бросается в сторону, уходя в кувырке из под возможного удара.
Все тело - солнечный взрыв боли.
По старым разбитым плитам брызги крови чужестранки и дворянина... и не разобрать, где чьи.
- Ты мог бороться! Это ты меня оставил! - Взвизгивает почти отчаянием Эйлин, перебрасывая разлученное на два кривых когтя Милосердие и бросаясь вперед. Отчаянно. Танцуя последний танец.
[nick]Ворона Эйлин[/nick][status]охоту на охотников я оставляю себе[/status][icon]http://s8.uploads.ru/P9W8Y.png[/icon][sign]...рассвет не придёт...[/sign]
Отредактировано Anne Walsh (2018-10-27 16:58:58)
Он издаёт болезненный вдох. Туманной дымкой ускользает из поля зрения, оказываясь за спиной Эйлин, и точным ударом отбрасывает разъярённую ворону от себя, оставляя на её спине росчерк проклятого клинка. Он мог сейчас вырвать её сердце и со смехом показать его Великим, но не стал. Будто хотел ещё немного поиздеваться. Милосердие тоже прочертило тонкие линии разрезов на его плаще, коснувшись спины. Сильнее ранит только предательство, о котором он внезапно… задумался.
Голос Королевы затих, оглушённое сознание под натиском воспоминаний пало. Ворон опустил Чикаге. Одна сказанная фраза пробило брешь в проклятии.
— Да. Да, это я тебя оставил.
Выстрел из его магазинного пистолета мог разорвать грудную клетку в упор. То, что Эйлин ещё стояла на ногах и могла двигаться — удивительно, но она всегда была такой. Упрямой. Бросала вызов смерти и отправляла на тот свет бывших друзей и соратников с такой поражающе безумной лёгкостью, что проклятая кровь стыла в жилах. Она игнорировала укусы, не обращала внимание на запахи, холодно смотрела на чудовищ, которые казались нелепыми в обрывках человеческой одежды.
Когда-то Вальтр сказал ему, что если не Лига добьёт остатки Нечистокровных, то уж точно это сделают охотники на охотников. Кто же знал, что после сказанного Ворон примет указание к действию. Быть может, проклятый Вальтр того и хотел — безумие могло сломить любого из них и превратить лидера секты в жестокого вестника Конца Света.
— Это я тебя оставил. Пошёл за той, что обещала бессмертие. А подарила лишь… Это.
Ворон сделал шаг вперёд к Эйлин, не страшась ощерившихся клинков. Нечто человечное в нём закрыло сознание от влияния Красной Луны, а горло сдавило от горечи. Разум уже не слушался, образы расплывались в кровавом мареве, но пока тот, кто вёл танец и читал стихи для н е ё, был жив, следовало держаться. Ворон что-то прохрипел. Взгляд зацепил чернильные капли крови, расползающиеся по одежде Эйлин, ужас пророс корнями в солнечное сплетение, и рыцарь схватился за голову, выронив Чикаге.
— Аннализа была моей надеждой. Я хотел уйти от Церкви. Эти ублюдки сделали нас с тобой такими! — убийца указал себе за спину, вперив в череп Лоуренса ненавистный взгляд. — Они это начали. Призвали Луну, а теперь корчатся от вечных мук в Кошмарах.
Он выстрелил в пол рядом с Эйлин, поддавшись прорвавшейся ненависти. Желание вонзить зубы в её горло стало таким невыносимым, что во рту пересохло. Затем рыцарь взвыл, будто зверь, поднял шлем, чтобы отдышаться, и явил охотнице бледное покрытое паутиной сосудов лицо. С глазами, потерявшими свой цвет. Они до сих пор были наполнены ужасом и нагнетающим сумасшествием.
— За нас сражаешься. А смысл? Мир уже пал. Ярнам пал.
Сняв с пояса пистолет, Ворон выдохнул наигранно раздражённо, как человек, которому не даёт спать вопящий на Астральной башне колокол.
— Сдайся.
Он направил на неё дуло, и страдальчески свёл седые брови.
— И уходи. Пока я снова не услышал е ё голос.
Где-то за стенами собора взвыла очередная тварь, часы сипло отсчитали ещё один бесконечный астральный час. Кровавый ворон от звуков раздражённо зарычал. Почему Аннализа замолчала сейчас? Потому что не вытравить из памяти запахи экзотических цветов и прогулки по крышам.
Или же… королева… мертва?
Мертва же?
М̸̛͖̗̣̭̮̦̫̦͙̲͖̹̠͇̉̑̊̉̈́̄͐̿̌̄͑̌̚е̷̨̧͖̞̗̬͖̳͙̞̬̬̐̂̔̌̾͜͜͝р̶̨̜͉̲̊̾̅͛̓̓̐͑̂̍͒̾̔̚т̵̧̧̞͚̻͎̘͕̍̈́͑̀̑́͆̉̕͜ͅв̶̛͎̹̪͍̙̟̺͇̙͈͍̂̈́͗̀̂̽͂̊̍̿͒̇͑ӑ̷̡̟̦͕̖̹̜̰̘͉͚̰̤̭̽̿͑͋̾́͊̊̈́͝?̴̢̨͔̙̺͔͈̅͂͋̄̇̓̿̌̍̿͝
Ворон поднял руку с пистолетом на уровень головы охотницы на охотников. Палец на курке дрожал, хотя ещё минуту назад он был готов выстрелить.
— Сними маску.
Сказал он. И голос предательски сорвался.
[nick]Bloody Crow[/nick][status]Feel the spreading corruption burn[/status][icon]https://pp.userapi.com/c844724/v844724075/1079da/L0H6xIjJIsU.jpg[/icon][sign]Tell me, what do you see when you look into my eyes
Because all I have left is the demon deep inside
Evil blood in my veins is the reason I'm alive
Now my darkened heart beats
And I know it won't be over when I die[/sign]
Иногда ответ убивает быстрее оружия. Не потому что ответ жесток, а потому что он существует. И то, что за ним - настоящая причина.
Ворон не отказывался. Признавал.
Признавал-признавал-признавался и не боялся этого признания.
Он шел осознанно тогда.
Нужно за это держаться, нужно понимать, что это - плоды безумия Кровавой Луны, легшей длинными тенями боли на растерзанный Ярнам.
Так больно.
Эйлин замерла, тяжело дыша. Хотелось не дышать. Перестать. Простреленная грудная клетка на каждое движение отзывается неистовой болью. Если остановиться и перестать жить битвой - больнее. Так всегда - останавливаться, лечиться, исцеляться - больнее. Но Ворона знает, что это - уже без шансов. Её последний бой.
Милосердие, кривыми усмешками стали тянуло руки к холодным плитам собора. Упасть ничком... упасть, потонуть, растворившись в болоте безумия.
"Нельзя."
Этого нельзя допустить. Ворона заставляет себя жить и воевать. Давно заставляет.
С тех пор, как руки её гладят лишь рукояти Милосердия. В тех пор, как пахнет кровью, порохом и ошметками чужих тел. С тех пор, как тяжелая маска заменила лицо.
Может, и лица уже нет? Эйлин его не помнит.
Но когда кейнхёрский дворянин бросает к ногам оружие, когда выстрел крошит край плиты у ног Вороны. Но мир качается перед глазами женщины только, когда Ворон снимает свой тяжелый шлем, наотмашь ударяя по глазам, будто бритвами, своим видом.
Мертвенно-бледным, почти мраморно змеящимися синими прожилками вен.
Церковь Исцеления учит молиться, но те, кому молятся Церковники, здесь не помогут.
Никто не поможет - Эйлин вспоминает своих забытых богов, дающих свет далеко-далеко отсюда.
Вечность двойной отступницы будет полна боли. Но тело и душа, полные боли, есть уже сейчас.
- Я не сдамся... - Это её голос? Хрипящее крошево звуков бьется сквозь зубы, просоленные кровью из легких. Её собственной кровью. Стоит открыть рот, и стекает алая струйка с уголка истерзанных губ. По упрямому подбородку, к худой, уже не пахнущей жасмином и пряностями шее.
Под шарф, под воротник.
Ворон стоит так близко - в один прыжок можно нанести ему удар, подарить последние поцелуи Милосердия и погибнуть, обнимая стальными обьятиями свою сгнившую любовь.
Эйлин стоит навытяжку под прицелом, почти надеясь, чтобы убийца её Ковенанта не промазал.
Мир пляшет перед глазами, но даже в самых горячих драках, даже среди неистового зла безумия, Эйлин видела Его Лицо. Ранее и, кажется, всегда, даже когда смерть впервые, болезнью, не коснулась еще чужестранки.
...так тяжело. Так больно.
Переложить рукоять с левой руки в правую, вновь соединяя зачарованный клинок, чтобы левой потянуться к труегольной шапке и длинной тяжелой маске, забитой травами.
Не потому что Ворон потребовал и захотел видеть её лицо, а потому что взглянуть в его глаза своими, подставляя лицо ветру, было последним желанием.
Если таким проклятым смертникам вообще положено чего-то желать.
Желать так сильно, что великая цель становится безумием, а желание - великой целью.
Маска тяжела - так долой ее...
И ветер опустевших улиц врывается и бьет по горячей коже бледных впалых щек. Волосы, стянутые в косу, седые, ресницы и брови - черные, нос с горбинкой, а глаза, в красной сеточке капилляров, всё еще синие. И багровый провал болезненно закушенных губ. Эйлин, раньше, поспешила бы вытереть лицо, измаранное собственной кровью.
Теперь она просто стоит и смотрит в чужое-родное-безумное лицо.
- Почти такой же взгляд... будто обвиняешь. Будто я - шарлатанка, украла что-то... у... тебя. - Больно.
Неосознанно утирая угол рта левой ладонью, Эйлин покачивается. Упирается Милосердием в пол. Это отрезвляет. Ненамного.
Колокол и часы визжат в голове набатами раздирающих самих себя тварей.
"Я так устала." - Во взгляде. Словами не высказать. - "Я не смогу тебя убить".
[nick]Ворона Эйлин[/nick][status]охоту на охотников я оставляю себе[/status][icon]http://s8.uploads.ru/P9W8Y.png[/icon][sign]...рассвет не придёт...[/sign]
Отредактировано Anne Walsh (2018-11-07 22:02:11)
Жуткое, раздирающее на части ощущение. Будто ты только что проснулся от кошмара. Ворон выглядел растерянным, болезненно-трезвым и удивительно разумным впервые за все мгновения их кровавой встречи. То ли знакомые и любимые черты лица воспоминаниями пробили брешь в чумном коконе нечистой крови, то ли церковный хор колоколов и бой часов под Кровавой Луной позволили убийце ненадолго прийти в себя. Хотелось верить в первое, но дворянин всегда упрямо следовал за лживыми идеалами и глупыми гипотезами.
Он медленно опустил руку с пистолетом. Сеточка тонких сосудов на бледной коже очерчивала заметно постаревшее лицо. Бледно-серые глаза, не покрытые бинтами и пеленой слепоты, следили за каждым движением Эйлин, запоминали их. Кровавый ворон чувствовал, как копошится зараза под его черепом, как необратимая мутация захватывает каждый сегмент разума, заставляя мысли звучать какофонией из сплошного
у̵̣̤̍б̴̖̌ӗ̵̝͈̊й̴̏͜у̶̤͗̓б̷̟͐͘е̵̯̍͝ͅй̸̤́у̸̼̑б̸̡̛̜̈́е̷̛̖͜й̵̼͠у̴̣̼̽б̵̘̭͐͝ё̸̼́͒й̵̰̈у̵̐͘͜б̴̼̀̋ѐ̸̤͚̀й̷̘̚у̶͉͋б̵̨̉ё̶̥́й̶̡̘̀
Но крупица света, некогда обранённая в танцевальной ложе дворянского клуба, всё ещё теплилась внутри грудной клетки, запрятанная безумием куда подальше. Мать говорила, что истинную любовь не задушишь даже самыми страшными проклятиями. Только где она теперь…
И зачем поддаваться этой сентиментальной глупости, если весь Ярнам уже пал? Никто их не спасёт и никто больше не проснётся, чтобы узреть долгожданный рассвет. Это его последняя Охота.
— Обвиняю?
Кровавый Ворон снова поднял пистолет. Пульсирующая в затылке боль мешала сосредоточиться.
— Я хотел спасти тебя. Дать бессмертие. Увести от Ярнама подальше, чтобы больше никто не посмел запудрить тебе мозги никому не нужной кровавой идеологией.
Он подошёл ближе, не спуская взгляда с той, кого так преданно любил. И любит? Л̷͎̂ю̴͓̑б̴̢͝и̷̭͝т̷̰͌ ̷̞̓л̵̈́ͅи̸̧̚?̶̭̓
— Только, как видишь, сам сгинул. Мы оба обречены здесь умереть.
Истошный вой церковных чудищ за стенами собора оглушил Ворона, он схватился за голову и зарычал. Каждый подобный звук, помноженный на бесконечность, возвращал его в безумие, утягивал во мглу, из которой никто больше его не вытащит.
Даже нежные руки. Запах пряностей, исходящий от смуглой кожи. Акцент, от которого мурашки бегают по коже.
— Предатель принёс в Кейнхёрст проклятую кровь. Это было неизбежно.
Убийца обошёл кругом охотницу на охотников. Не смел подойти и коснуться, потому что знал, что тогда не сможет больше сдерживаться — пальцы непременно сожмутся на этой тонкой шее, жизнь Эйлин будет постепенно утекать сквозь них, а потом Ворон обратится в чудовище, которое пожрёт её плоть и кровь, чтобы стать сильнее. И тот, другой, человек без имени и прошлого в последний раз взглянет на ту, которую любил, и умрёт, оставив своё тело заразе.
Это неизбежно. Так говорил Вальтр.
Так говорил Людвиг, уже почти теряющий остатки здравомыслия.
Так говорил Брадор, навечно запертый в подвалах Церкви.
Так говорила Аннализа, принимая кровь от Марии.
Неизбежно.
— Либо ты умрёшь здесь… От моей руки. Либо убьёшь меня… Если сумеешь. Но кто тогда упокоит тебя?
Ворон содрогнулся от пронизывающей тело боли и снова сделал над собой усилие, чтобы не впасть в безумие, в котором Эйлин нашла его и в котором хотела приговорить к смерти.
— Ты сойдёшь с ума одна. Без цели. Начнёшь корить Сны. И никогда больше не проснёшься. И я тоже не проснусь.
Взгляд Ворона опустился на рану, которую он нанёс ей этим самым пистолетом. От такой охотники умирают в муках в течение нескольких часов, если не примут кровь.
— Уходи. Пусть Луна тебе споёт колыбельную. Уходи, пока монстр внутри меня не пожрал тебя.
уходиуходиуходи
И Кровавый Ворон улыбнулся.
В последний раз. Перед тем, как снова скрыть лицо под шлемом.
[nick]Bloody Crow[/nick][status]Feel the spreading corruption burn[/status][icon]https://pp.userapi.com/c844724/v844724075/1079da/L0H6xIjJIsU.jpg[/icon][sign]Tell me, what do you see when you look into my eyes
Because all I have left is the demon deep inside
Evil blood in my veins is the reason I'm alive
Now my darkened heart beats
And I know it won't be over when I die[/sign]
Эйлин стояла, не шевелясь. Это очень больно, когда медленно сворачивается проклятая кровь, а под пробитыми костьми ребер всё стучит и стучит старое сердце. Очень старое - оно узнало разлуку и боль предательства. Оно черствело и ссыхалось, пока не превратилось в друзу кристаллов, что теперь крошились сизой пылью под одним только взглядом.
Охотница на охотников просчиталась, проиграла, уже умерла.
Хороший дуэлянт всегда знает, когда бой - уже не его танец.
Хороший танцор умеет чувствовать чужое намерение.
До последнего, Ворона была хороша и в убийствах, и в танцах.
Но её смертное ложе здесь - на старых плитах.
Оставит ли Кейнхёртский Ворон изломанное тело в назидание? Сожжет ли? Возьмет с собой, куда бы ни шёл? Сожрет?
Глупые вопросы кружат там, где нет ответов даже на самые важные.
Кружат и кричат в голове. Кричат-кричат. А Эйлин слушает и не слышит, ни мыслей в своей голове, ни воплей за стенами собора. Она растворяется в чужом голосе, пока тот звучит без глухого эха металла.
- Может, мы обрекли себя сами? - Так близко, но руки не протянуть: в момент, когда набралась смелости, бывший соратник уже отшатывается, корчится в муках своей боли.
Почему Эйлин держалась? Почему Ворону не брало ни безумие, ни сталь, ни серебро? Почему она еще стоит, живая - раз так болит всё, особенно жива, то точно же - ж и в а я.
А жить в Ярнаме - очень больно.
От боли, как от болезней, многие тоже бежали, забывая, что боль - дар и проклятие живым. Трезвым. Тем, кто с ясным умом...
Безумие захватило старый город в обьятия насильника.
Все они - обесчещены.
Сколько еще?
С к о л ь к о?!
- Нет! - Она очнулась и закричала. Качнулась вперед, стоило Ворону закрыть своё лицо. Спрятать за бездушной маской то живое и человеческое, что в нём осталось.
Если мир таков, если новые охотники еще приходят и начинают свой путь, свою игру от непонимания к безумию через Озарение, то, может, есть надежда? Не для Эйлин уже. Не для её искалеченной любви.
На колени падать, будто экзальтированная молитвой. Последней молитвой на свете.
Падает оружие - поражение - это когда перестаешь сражаться.
Глава ковенанта проиграла всякую войну. Даже за собственный разум.
Ворона обнимает, обхватывает за ноги своего убийцу, утыкается горячим лбом в его металлические доспехи. Пятнает своей кровью светлый металл.
- Я не отойду от тебя. Я люблю тебя. Прости... - Эйлин сотрясает беззвучными рыданиями и от боли в груди становится невыносимо. Она не хотела такой быть - не перед Вороном. Никогда, перед ним, никогда не быть слабой. Быть той, кто прикроет спину; быть той, кто будет сражаться рядом. Но н и к о г д а - слабой. До теперь.
- Убивай, свет мой. Сон мой. Убивай.
[nick]Ворона Эйлин[/nick][status]охоту на охотников я оставляю себе[/status][icon]http://s8.uploads.ru/P9W8Y.png[/icon][sign]...рассвет не придёт...[/sign]
Отредактировано Anne Walsh (2018-11-13 21:58:47)
Есть одно поверье среди маленьких детей. Что есть такая кукла. Кукла, которая охраняет от ночных кошмаров. Она преданно лежит рядом на подушке, сложив руки в молитвенном жесте, и затем, очнувшись ровно в полночь, поднимает их, умоляя Великих о спокойном сне для своего подопечного. Ворон глядел на Эйлин и думал о том, что хочет проснуться. Забыть кошмар, стряхнуть с себя ощущение кромешного отчаяния, вдохнуть и медленно выдохнуть, увидев за окном солнечный свет.
Рассвет.
Он и забыл, как он выглядит.
— Уходи.
Сжав руку в кулак, Кровавый Ворон из последних сил взмолился всем богам — пусть Эйлин найдёт дорогу из Кошмара и очнётся в своей постели. Пусть рядом будет лежать тряпичная Фиона, пусть покажет ей путь домой. А он уж сгинет — так на его роду написано. Заплатить за свои ошибки ради той, кого любил, это ли не истинное вознесение?
Аннализа зашептала на ухо Ворону, что кровь охотницы так пленительно пахнет. Из неё можно сложить самый красивый кровавик на свете. Мотнув головой, рыцарь отпихнул от себя Эйлин и угрожающе лязгнул Чикаге по церковным плитам, инфернально рыча.
— Уходи, я сказал! Ты проснёшься и забудешь всё.
Отчаянная просьба обратилась в смех. Чудовище рвалось наружу, сквозь грудную клетку, сквозь глаза, открытые в голове. Вместе с голосом Королевы Ворон падал в бездну, уже даже не пытаясь ухватиться за каменную гряду, под которой плещутся волны морского обиталища Кос.
— Пусть добрая кровь… укажет дорогу… той, которую я люблю.
Кровавая луна с насмешкой наблюдала за этой картиной. Кто бы знал, что в своём уме здесь уже никого не найти. Все сгинули. Кроме одного отчаянного незнакомца, который шёл, влекомый запахами разложения. Шёл к Эйлин, чтобы закончить её работу — так Аннализа нашептала.
Или Луна?
— Хотя бы ты должна проснуться.
Голос Ворона в последний раз наполнился нежностью. Содрогаясь от желания вогнать Чикаге в грудь охотницы, рыцарь сделал несколько неуверенных шагов назад. И замер в свете свечей, задерживая взгляд на витражных окнах, что помнили молитву Амелии и первую проповедь Лоуренса.
[nick]Bloody Crow[/nick][status]Feel the spreading corruption burn[/status][icon]https://pp.userapi.com/c844724/v844724075/1079da/L0H6xIjJIsU.jpg[/icon][sign]Tell me, what do you see when you look into my eyes
Because all I have left is the demon deep inside
Evil blood in my veins is the reason I'm alive
Now my darkened heart beats
And I know it won't be over when I die[/sign]
- Нет. - Выдыхает Эйлин, не успев даже подумать.
- Нет! - Вскрикивает, уже осознав, что ей говорит Ворон. Он её отпускает. Выпускает из рук, отталкивает от себя окровавленные лохмотья (не тело) Вороны. Отталкивает от себя её измученную суть. Не убивает, не сжирает, больше не прикасается. И больше нет сил с ним сражаться. Нет силы жить. Охота закончилась волчьей ямой - в ней лежат двое, но кейнхёртский рыцарь всё пытается упрямо выгнать из этого пахнущего смертью и безумием заколдованного провала ту, кто здесь варится столько же. Ту, кто сама прыгнула когда-то.
Эйлин подняла голову и смотрела как смеется обезумевшая её любовь.
Эйлин смотрела как сумрак огромного помещения изломанными тенями дрожит и дробится. Смотрела на брызги крови по полу, на стенах. Их брызги крови - крови двоих проигравших охотников. Крови двоих не поймавших друг друга, не защитивших, не убивших...
Старая Ворона дрожала не от страха, не от боли в разбитой грудине, не от безумия - она плакала. Горечь, разлившаяся по сознанию Эйлин, застила мир, как огромное тело Великого застит луну, бросая кровавую тень на оболганный, обезумевший, извращенный Ярнам.
Ворону не снятся сны, но он надеется, что Ворона от них проснется.
Вдохнет целой грудью свежий воздух, увидит на прикроватном столике бледные анемоны и серебристые колокольчики, улыбнется улыбкой чужачки, ведьмы и воровки чужих сердец и поднимется из постели, чтобы выйти в этот мир, не пряча свое тело в пропахшиеся слизью, кровью и потом одежды... чтобы выйти в этот не_проклятый мир здоровой, счастливой, любимой.
Хотелось бы, чтобы Ворон так хотел.
Вранье.
Эйлин, до одури, хочется, чтобы Ворон был здоров. Чтобы он бросил Чикаге и грохнул о старый камень своим распроклятым шлемом, встряхнул головой, умылся чистой водой, не пахнущей слезами отчаяния с горных вершин вокруг Ярнама; чтобы дворянин царственно расправил плечи и ушел отсюда, навсегда. Далеко-далеко, вслед за ней - грабительницей, обманщицей, гадалкой и воровкой. Чтобы он ушел за кем-угодно, только бы не умирал здесь.
Один.
Разодранный на части хорами безумия внутри своей головы.
Ослепленный ужасной истиной.
Одинокий.
Отчаявшийся.
Слезы склеивают кожу маски и щиплют кожу.
Подниматься больно.
Дышать - невыносимо.
Сделать шаг-второй вперед стоит вечности нечеловеческих мук.
- Ты мне всегда будешь сниться. Прости, что не смогла спасти. - Есть грань, которую не перейти, пока остатки разума еще здесь - еще выкручивают тело, будто в канаты, свивая кольцами всю боль. Есть грань - не спорить с безумцами и не щадить чудовищ.
Оставаясь на краю этой Грани, Эйлин давно стала чудовищем сама.
Эйлин сейчас становится чудовищем - она уходит от своей любви и позволяет ей умереть.
Ему. Единственному, кто стоил любой войны, любой беды, любой смерти.
Самой страшной тайне главы Ковенанта.
Самой желанной жертве.
Самому ненавистному проклятию.
Поднятые клинки Милосердия тянут руки к земле.
Шаркающей походкой отступающего войска, Эйлин тянет тяжелым плащом своих кошмаров за собой всю свою боль - она уходит, не видя ничего - залитое слезами лицо, горящие от боли глаза - вот та защита очей от безумия, которая тоже может быть.
Можно сойти с ума, теряя то, что было целью твоей жизни.
Но Эйлин - чужачка, может, потому её безумие еще где-то там, за чертой смерти.
Спускаясь по лестнице до тяжелых огромных дверей собора, Ворона не спешит. Она так медленно идет, что шаги кажутся насмешкой над самим понятием "движение вперед" - Эйлин ждет, Эйлин умоляет про себя, кричит во все разорванное сердце, мысленно кричит, потому что больше нет никаких сил, чтобы Кровавый Ворон Кейнхёрста подбежал к ней, вернулся и убил.
Но женщина молчит - она не настолько жестока, чтобы умолять ещё и ещё, даже если страстно желает убить и быть убитой единовременно.
- Я буду помнить тебя наяву, любовь... моя.
Раны, пусть и не сквозные, не затягиваются.
Всех сил хватило отойти на три шага от распахнутой двери.
Пошатнуться и упасть.
Подползти к парапету и прижаться к нему спиной.
Повернуть голову и смотреть в сумрак за створками дверей.
В соборе умирает любовь умирающей женщины.
Охота закончилась.
Внизу слышатся шаги упрямого несносного молодого охотника.
Он будет их последней милостью.
Смерть - одна на двоих.
- Прости, что моя любовь не смогла тебя спасти.
[nick]Ворона Эйлин[/nick][status]охоту на охотников я оставляю себе[/status][icon]http://s8.uploads.ru/P9W8Y.png[/icon][sign]...рассвет не придёт...[/sign]
Отредактировано Anne Walsh (2018-11-13 22:32:11)
Вы здесь » Godless » closed episodes » Бледнокровные небеса
