Кружка с кофе, оставленная чертовым Теодором, в очередной раз зачем-то соизволившим ее навестить, чтобы помолчать, пока она собиралась на работу, упала на юбку неожиданно, резко даже, неловко опрокинутая с края стола. Дебора подумала, что, наверное, это знак к тому, что день будет не самым приятным, спасибо, Тео: обычно, такие казусы всегда заканчивались как минимум испорченным настроением, либо же жесткой поркой и сидением на горохе. Времена, когда коленки, покрытые синяками, ныли еще долгое время, давно прошли, почти забылись за ворохом новых проблем, однако нелюбовь к таким случайностям, привитая с детства, до сих пор оставалась. Пришлось срочно переодеваться, закидывая испорченную юбку, а с ней и новую блузку в стирку, а после и вовсе почти бежать, чтобы успеть до работы вовремя, хотя, говоря откровенно, за опоздание ей бы ничего не сказали: Льюис был просто потрясающим начальником и прекрасным «отцом» - конечно же, если можно назвать потрясающим того, кто игнорировал чуть ли не все на свете, кроме себя самого, поэтому на описания собственных сотрудников не обращал совершенно никакого внимания, не перенося разве что откровенного игнорирования собственных обязанностей.

У нее в принципе весь день все валилось с рук, включая необходимые документы и даже телефон, бесконечно разрывающийся от звонков, предательски выскальзывал из ладони, чуть ли не падая на пол, мешая организовывать необходимые встречи. Дебора разве что могла раздраженно прикрывать глаза на такие казусы, да думать, что принесет ей этот день – совершенно не задавшийся с самого начала и проходивший поразительно сумбурно: такая несобранность была ей нетипична и обычно предвещала беду. Но что могло быть хуже, чем появление Теодора, который уже отметился перед ней, да резкое пришествие Наамы, поразительно спокойной в последние два дня, она не знала. Разве что посматривала подозрительно на своего начальника и условного отца, но тот казался спокойным и не планирующим никакие гадости. Причин для беспокойства не было, но она все равно провела весь день как на иголках и домой буквально улетела, даже не заглянув на прощание к Офелии, стремясь поскорее оказаться в родной квартире, переодеться в комфортную одежду, заварить порцию свежего кофе и свернуться в кресле с томиком «Улисса» Джойса, начатым буквально на прошлой неделе. Ей казалось, что дома она в безопасности: время было уже позднее, никто не мог ее резко выдернуть из книжного плена, где она, неспешно отпивая кофе, любовно отмечала понравившиеся моменты карандашом, оставляя пометки для перечитывания, совершенно забывая о времени. Такое времяпрепровождение у нее было любимым, пускай кому-то и могло показаться скучным, но так, наедине с собой, ей было комфортнее. Проще. Не так напряженно, как когда вокруг крутится больная на приключения семейка.

Поэтому звонок телефона Дебора пропустила мимо ушей, почти проглядев его, полностью погрузившись в чтение и совершенно забыв об окружающем мире. Подхватив его, не глядя на высветившееся имя, она одной рукой сняла очки, слегка помассировав веки, и ответила немного раздраженно:

- Слушаю.

- Мисс Кроуфорд? Вас беспокоит больница Святого Джеймсе. Вы указаны в доверенных лицах у Закари Олдриджа, который поступил сегодня. Не могли бы вы приехать? – дальнейшие слова медсестры Дебора уже не слушала – ответила лишь кратко, тут же сбрасывая вызов и заказывая такси совершенно на автомате. Чертово предчувствие не обмануло, и она не могла понять лишь одного: что могло произойти с Заком. Беспокойство о нем, совсем молодом, открытом парне, который так понравился ей в первую встречу, который, как и она, был втянут в этот демонически-ангельский мир, захлестнуло с головой. Он стал первым человеком, которому она смогла хоть как-то довериться. Первым, кто поддержал ее не потому, что ему так сказали, а потому что просто захотелось. Первым, о ком ей хотелось заботиться в ответ. Он был первым настоящим человеком, которого она встретила на своем жизненном пути.

Если с ним что-то случилось, Дебора, правда, не переживет.

Она собиралась не глядя, натягивая первые попавшиеся джинсы, даже не сменив домашнюю растянутую футболку на что-то более привычное – просто накинула сверху теплую кофту - и вылетела из квартиры не заперев дверь и даже не захватив с собой ничего, кроме сумки, в которой валялся кошелек.

В такси она кусала ногти и поглядывала в окно, надеясь, что они приедут как можно быстрее: нервное ожидание убивало и выматывало, а в голове крутились бесконечные разговоры с Закари по телефону, личные, совсем короткие встречи в парке, когда они, быстро обмениваясь событиями прошедших дней, разбегались каждый по своим делам. Она не помнила, чтобы что-то изменилось в его поведении. Чтобы хоть что-то предвещало беду. Дебора еще не знала, что с ним произошло, но уже винила себя в том, что недосмотрела. Неужели можно привязаться к человеку так сильно меньше, чем за месяц? Неужели можно хоть о ком-то так сильно переживать?

- Подскажите, где я могу найти Закари Олдриджа? Я его доверенное лицо, - Дебора смахнула волосы, попавшие на лицо, пока она бежала до стойки регистрации в больнице, даже не поблагодарив таксиста за то, что довез так быстро.

- Он находится в палате интенсивной терапии, поступил с… - с чем поступил Зак она не дослушала – ей было главное, что он жив, что он не в морге, а с остальным она разберется. Оттолкнувшись от стойки, Дебора буквально побежала по коридорам знакомой больницы, куда поступала сама уже несколько раз, совершенно игнорируя пациентов и окрикивающих ее врачей: в голове лишь метрономом била мысль, что он живой. Ее первый, настоящий друг – живой.

Остановилась она уже непосредственно возле нужной палаты, высмотрев его имя на карточке у двери, давая себе время выдохнуть, прежде чем хвататься за ручку, и замерла, услышав чужой голос. Врываться так, совершенно некультурно, она не хотела, поэтому отошла к стене, дожидаясь, пока посетитель выйдет, буквально считая минуты и заламывая нервно пальцы. Дебора не знала, сколько времени прошло: может, пара минут, а может и час, она лишь нервно дышала, пытаясь заставить себя успокоиться. Взять себя в руки. С Заком все будет хорошо.

Когда вышел мужчина, на вид ей незнакомый, одетый в одежду медбрата, она, не глядя на него, проскользнула в палату, тут же смотря Закари в лицо.

Живой.

Бледный, с синяками под глазами, замученным лицом. Живой. Ее Зак живой.

- Хэй, - она нервно улыбнулась, пытаясь скрыть непрошенные слезы, пытаясь сделать вид, что у нее все хорошо, чтобы он не смог почувствовать ее ужас и страх, - Зак. Напугал же ты меня, дружище.

Дебора заметила бинты на руках. Заметила бесконечные трубки, общий избитый вид. Она заметила и внутренне содрогнулась от того, что сильный, всегда сильный Закари дошел до такого. До того, что творила с собой она сама. До не самого лучшего, что может с собой делать человек.

Она подошла к его кровати, аккуратно села на самый край и, неожиданно даже для себя, обняла его, стараясь не задеть ни катетеры, ни израненные руки. Ей было нужно, действительно нужно почувствовать его тепло. Тепло, которое он обычно дарил ей одним своим присутствием, и которое исчезло сейчас.

- Я так рада, что ты жив, Зак, - она всхлипнула, погладив его по затылку, уже не стесняясь собственных слез.

Он, черт возьми, жив.

С остальным они как-нибудь разберутся.

Быть одному – больно. Больнее, чем вскрытые вены. Больнее, чем любые слова, брошенные в самой запальной истерике. Больнее, чем темнота и тишина, больнее, чем забвение.  Быть одному – страшно. Страшно, когда больничные стены, давящее бесконечно, словно укоряют в проявленной в запале слабости.

Быть одному – больно. И Дебора знала это, как никто другой. Она с детства была окружена чужими людьми, чужими эмоциями, чужими бесполезными словами и молитвами, которые не помогали, не исцеляли израненную душу. Она привыкла быть одна, наедине со своими проблемами, истериками, демонами. Привыкла, что ее жизнь словно вакуум: окруженная людьми, она отчаянно билась кулаками в толстую стену, но ее чувства никого не достигали. Никому не были нужны. И Дебора закрылась. Переживала все, что делало больно, только наедине с собой, в маленькой келье.

Она привыкла, что рядом нет никого, кто может поддержать одной улыбкой или взглядом, просто взять за руку, когда страшно. Что нет того, кому можно позвонить, чтобы почувствовать, что хоть кому-то нужен. Тем сложнее ей было осознавать, что в жизни появились те, кому она не безразлична. Научиться откликаться на чужие эмоции, быть опорой в ответ она еще не научилась. В этом, видимо, была ее ошибка.

Сдерживать собственные слезы Дебора не могла. Лишь сильнее цеплялась за больничную рубашку Зака, сжимая ее пальцами. Мальчишка, совсем еще мальчишка, который, видимо, на столько погряз в своей боли, что просто не сумел с ней справиться. К собственному сожалению, она знала – какого это, когда эмоции захлёстывают с головой, когда не дают дышать, когда отчаянье, на столько сильное и мощное – удушает. Когда единственное, что помогает справиться – физическая боль. Когда собственная кровь кажется утешением. Когда не хочется никого и ничего. Когда забвение выглядит привлекательнее борьбы за себя и свою жизнь.

Она помнила, как сама впервые схватилась за лезвие в ванной, доведенная, кажется, кем-то из сестер. Как впервые попала в больницу, выслушивая судачества медсестер под дверью палаты. Помнила, как не мигая смотрела на лампочку над головой и сожалела о том, что вообще очнулась. Какой бесполезной, пустой и неинтересной казалась собственная жизнь.   

Сейчас, после всего, что с ней произошло, те глупые ссоры, недоразумения, казались сущей ерундой. У нее были собственные цели и амбиции, было стремление жить и оставаться собой, как бы ни было тяжело, как бы не раздражали бесконечные повороты собственной судьбы. Это было. И это должно было делать ее сильнее.

Закари был не таким. Он согревал как солнышко. Тот, кто был младше, казался намного сильнее, чем она сама. Был способен одним словом забрать все отчаянье, которое нет-нет, но захлестывало с головой. Он – константа, так неожиданно случившаяся в ее жизни, единственный, кому она училась и хотела доверять. И, кажется, она проглядела то, что этому сильному, но все же мальчишке все же нужна помощь.

Попытки самоубийства не случаются просто так. И не происходят от одного-единственного потрясения. Дебора понимала, что на Зака, видимо, что-то давило слишком долго. Такое, с чем справиться в одиночестве он просто не смог. Что-то, что он не мог рассказать.  Самоубийство – всегда удел одиноких. А в том, что Зак почувствовал себя одиноким, окруженный людьми, была и ее вина тоже.

Дебора сглотнула ком в горле, усиленно заставляя себя успокоиться, и слегка отодвинулась от Закари, напоследок еще раз мягко потрепав его по голове, чтобы не задавить его в объятиях. Постаралась улыбнуться, хотя сквозь слезы получалось, наверное, но очень, и мягко опустила собственные руки на его ладони, сжимая его пальцы, чтобы не разрушать тактильного контакта, так нужного ей и, наверное, ему тоже, с дикой виной рассматривая чертовы бинты, плотно прилегающие к бледной коже. Точно такие же, что сейчас скрывали порезы на собственных предплечьях. Потому что она, очевидно, тоже не справлялась. Ладони Олдриджа, такие огромные, полностью закрывали ее, и Дебора в очередной раз мысленно отметила, что Зак, все же, уже взрослый мужчина.
Сдерживать слезы не получалось совсем.

- Я знаю, какого это, Зак, - от его ласкового «Дебби» у нее что-то екнуло в груди. Наверное, он единственный, кому она позволит так себя называть – потому что это Олдридж, - правда, знаю.

Ей не нужно было показывать вновь израненные руки, не нужно было что-то объяснять – она, не сдерживаясь, о многом рассказывала. И пропустила боль в чужих глазах. Как гребанный эгоист, хотя что взять с демона, правда?

- Послушай, Зак, - Дебора попыталась взять себя в руки. Она понимала, что в кои-то веки должна поддержать кого-то. Кого-то, кого совсем не была готова терять. И она хотела, искренне хотела, чтобы он хотя бы попытался с ней поговорить. Понял, что он не один. Понял, что ему есть ради чего жить, - я не буду сейчас требовать с тебя рассказать мне, что у тебя произошло, потому что знаю, что обычно не хочется рассказывать о таком. Я просто очень хочу, чтобы ты понял, прямо вбил себе в голову, прямо вот сюда, - она ласково ткнула его костяшкой пальца по лбу и тут же вернула руку на его ладонь, словно боясь отпускать, - ты сейчас не один, хорошо? Я буду рядом и выслушаю все, что ты захочешь сказать. Постараюсь помочь, правда.

Кроуфорд на секунду прикрыла глаза, вспоминая собственный ужас в моменты, когда приходилось засыпать одной в больнице. Вспомнила бесконечные мучения, когда вернулись воспоминания, а она, не зная, что делать, видела выход только в одном – в забвении.

- Ты не один, запомни это. Больше нет, - она сжала его ладони, чтобы он почувствовал, как можно сильнее, что она рядом. Как он всегда был рядом для нее, - наша жизнь – одна. Пускай мы постоянно перерождаемся. Но наши личности, события, которые мы переживаем, какими бы они ни были отвратительными – единственные. Кто бы что ни говорил, но таким, какой ты сейчас, а ты замечательный, ты останешься только в этой жизни.

Дебора аккуратно прислонилась своим лбом к его, стараясь передать ему свою поддержку, как умела.

- Борись, Зак, ты сможешь.

Слова, что ножи – ранят. В самое сердце бьют – размахом. И кровит, словно рана, стеклом осыпается, за надеждами следом, разлетается. Сердце – тяжелое, бьющееся в груди, - замирает. Словно не было его, сердца этого, словно всё вокруг – пустота. Засасывала. Он не тут, не рядом, а там, в своей боли, закутавшись, что в кокон, не пускающий.  По щекам, как оплеухи, бьет словами, пусть не специально, не стараясь, однако, его боль как цунами - затапливает.

Заку ведь всего лишь, не забывать, черт возьми, двадцать лет. Двадцать, сломанных напрочь, лет. Достоин ли он того, через что проходит? Заслужил ли? Однозначно – нет. 

Тухнет, словно пепел сигарет, его внутренний свет. Дебора не умеет, не проникает людям в душу, она – не ангел, она – падшая, но пытается. За руку хватает, сжимает, ногтями кожу задевает. Чтобы видел, чтобы понимал – не один, очнись же, найди этот стержень в себе. Не думай так. Не чувствуй так. Хочется кричать, тормошить, чтобы очнулся, хотя бы заплакал - эмоцию ей показал.

Настоящее одиночество – уничтожает. Оно, как наркотик, душу разъедает, мысли ядом заражает. Одиночество – ослабевает. Хотеть его, мечтать о нем – неправильно, оно не поможет, не вытянет, не затянет гноящиеся раны, не оставит от них лишь старые шрамы – струпья раскроются, вновь нарывая.  Дебора знала. На своей шкуре уже давно испытала. Знала, какого это – когда в одного проблемы разгребаешь, от мира закрываешься, от людей, бежишь от всего – от себя, что, наверное, самое страшное.  Когда мечтаешь эмоции вырвать сразу – с корнем. Надеясь, что так легче станет. А оно не так. Лишь убивает.

Горло режет, словно наждачкой, от боли, невысказанных слов, от ощущения неправильности. Это должно было быть не так. Не Зак должен думать, что он бесполезен, не он должен проклинать свое существование, жалеть о том, что он не помог ни ей, ни, черт возьми, Тео – глупости это. Она понимала, что не допустит, просто не позволит ему взять и уйти, погрузиться в себя. В точку невозврата. Если ей потребуется для этого всколыхнуть собственные силы, отпустить демона, запертого в клетку, неконтролируемого – ужасающего – она это сделает. Если это будет то, что всколыхнет его, она справится.  Если Наама сможет, подскажет, как объяснить, что сказать, куда, если требуется, надавать – она взовет к собственным силам, чтобы он – единственный друг – не закрывался.

Закари – единственный, кто помогал ей держаться на плаву, когда жизнь вокруг превратилась в кавардак, в котором шаг – и назад не вернешься.  Когда сознание не выдерживало, голову разрывало, а все, что оставалось – бесконечное море отчаянья. Вернуться бы туда, в прошлое, чтобы теплую руку сжать, так просто. Чтобы словами в ответ показать: буду рядом.

Чтобы не было как сейчас – страшно.  От собственного бессилия тошно.

- Я не знаю, что с тобой произошло, почему ты вдруг решил, что никому не помог, Зак, что ты бесполезен, что не замечательный, это такие глупости, - она говорит жестче, чем хотелось бы, но его мысли, выезженная пустошь отчаянья – единственное, что задевает ее саму сильнее, чем могло бы. Единственное, что не отболело в собственной душе: душащие воспоминания прошлого . Дебора резким движением стянула кофту, оставаясь в одной футболке, обнажая бинты, зеркальные тем, что были на руках Зака, стягивая их без стыда, кидая на пол. Шрамы, не зажившие, взбухшие, покрывают все предплечье, перекрывая друг друга – бесконечные, - посмотри на это.  Если бы не ты – я была бы мертва. Неужели ты думаешь, что бесполезный человек может спасти чью-то жизнь? Для того, чтобы разрушать много ума не надо. Чтобы вытаскивать же нужны бесконечное терпение и силы. Нужна самоотдача. Не каждый найдет в себе стержень, чтобы тянуть не только себя, но и других. Даже малейшее слово, взгляд или жест могут всколыхнуть других, если правильно это подать, ты же должен это знать, - Дебора сжала до сих плохо слушающиеся пальцы в кулак, вспоминая, с каким трудом собирала себя по кусочкам, - так почему ты решил, что бесполезен, дурилка?

- Яхве просто был слаб. Слаб и одинок, - она не знает настоящую причину его исчезновения, но это и не интересует ее особо, - Мы – демоны – любить не умеем. Мы можем только разрушать все, что создают вокруг нас. Уничтожаем, словно это ничего не стоит, в том числе и себя. И поэтому, Зак, нам нужны люди и ангелы, - Дебора вновь взяла его за ладони, пальцами проводя по линиям на коже, - а особенно те, кто стоит между. Кто тогда нам покажет, как правильно любить и заботиться, разве нет? Ты же это и делаешь. А еще, знаешь, я тут поняла недавно. Мне нужны все мои слабости, мы и должны быть слабыми – это делает нас живыми.

Дебора присмотрелась к его лицу – ничего не выражающему, уставшему, и поняла, что вытянуть его сейчас, наверное, не сможет. Не она должна это делать, совсем не она, пускай и старается.

- Любить так сложно, Зак. Сложнее разве что жить. Я понимаю, почему ты хочешь быть один. Но это совершенно не выход, правда.
Ты еще недостаточно прожил, чтобы умирать, закрываться от мира и страдать. Тебе, черт возьми, рано сдаваться, послушай же ты меня!

Она сглотнула злые слезы и шмыгнула носом, пытаясь скрыть собственную злость. Наама внутри недовольно заворчала – ей было, что сказать. Дебора подумала, что, наверное, ее даже стоит выпустить. Чтобы этот мальчишка наконец очнулся. Посмотрел на нее хотя бы с какой-то эмоцией. Долгожданной.

Душа болит. Слова, сказанные в эмоциональном запале – душат. Боль Зака, его пустые глаза – давили. Его чувства, которые она всколыхнула, обрушились водопадом. Дебора подумала, что, возможно, и не стоило показывать ему собственные шрамы. Может, стоило просто помолчать, обнимать его и быть рядом, не заставлять рассказывать о том, как страшно ему было. Как тяжело.

Вина захлестывает с головой, и ей кажется, что все же стоило рассказать Закари, на сколько он не одинок. Что все его чувства – испытанные, душившие, она переживала. И собственную бесполезность, и мечты, чтобы все это закончилось.  Она не знала, как показать, что Зак, правда, был тем, кто ее вытащил. Дебора не знает, как говорить о Теодоре – тем, кто, как ей кажется, нанес ее другу самые больные раны. Зак ведь справлялся. Он шел с поднятой головой вперед, но, видимо, тот факт, что он не смог поддержать чертова сынка Люцифера, не способного правильно разговаривать с людьми, уничтожило Закари сильнее, чем оно того стоило.

Дебора не понимала его любви к Тео. Не стремилась узнать, с чего вдруг она возникла – для нее отношения с условным братом, вроде бы именно им он ей приходился,  или племянником, поди разбери - оставались за гранью «на кофе, уйди из моей квартиры», и она правда не хотела лезть в чужие взаимотношения. Не хотела, но злиться на Теодора все равно не могла – знала, что природа его иногда брала вверх над человеческим. Это было для таких как они, кажется, нормальным.

Слова Зака душили. Дебора попыталась вытереть слезы с щек руками, лишь бы не видел, как сильно ее задевает все, что он говорит. Как сильно по ней бьет его же желание остаться без нее.

- Зак, - она попыталась придумать, что можно сказать сломанному человеку, хоть у нее и не было никогда такого опыта. Протянула руку, стремясь коснуться, не дать выдрать такие нужные трубки, встать с кровати. Без тактильного контакта с ним у нее возникало ощущение, что она его теряет.

Снова кого-то теряет. Ей не нужно было тогда знакомиться с ним. Не нужно было обмениваться телефонами. Не нужно было привязываться так сильно, что чужая боль проходила через сознание, словно собственная.  Она знала, просто знала, что должна была запереть себя в маленькой келье, жалела о том, что не решилась, уже не в первый раз.

«Успокойся», - Наама в голове шепчет, словно ласково поглаживая по голове, - «я справлюсь, дай мне поговорить с этим мальчишкой».

Ее шепот, этот мерзкий шепот демона, отвлекал. У нее не оставалось сил, чтобы бороться. Не оставалось желания хвататься за того, кто так усиленно ее отвергал. Она не умела так, как Зак – быть рядом. Не для того она была создана.

Толстая цепь самоконтроля рушилась. Звено за звеном, подвергалась коррозии, разрушалась, под силой бьющих гвоздями слов. Ослабевала, падала каменная стена, воздвигнутая в собственном сознании. Для чего она так стремилась помочь? Для чего хваталась за руки человека, которому она не нужна?

Зачем ей бороться с собой же, когда тишина и толща покоя в собственном сознании манила и притягивала. Зачем ей смотреть на солнце, когда можно просто уснуть и не боятся больше боли?

Стой, Дебби.

- Зак, - она протянула руку, из последних сил сопротивляясь Нааме и чувствуя, как остатки контроля угасают, - чтобы ты сейчас ни услышал, чтобы тебе не сказали – не верь. Молю. Оставайся со мной, пожалуйста! Без тебя я не справлюсь.

«Спи, девочка» -  и наступила тишина.

Наама открыла глаза, с удовольствием втягивая больничный воздух, чувствуя, как работают легкие. Как бьется сердце. Она была счастлива сбросить давящие оковы, так раздражающе-бесконечно сдерживающие ее. Как она была счастлива возможности хоть немного побыть собой не в бесконечных попытках приучить девчонку нормально одеваться, не заставляя ее пить чужую энергию, наслаждаться сексом, выживая, а просто разговаривая с кем-то. Просто быть в этом теле собой, а не довеском, по крупицам собирающим секунды существования на воле.

Она повела плечами, выпрямляя скорченную спину, и недовольно отпустила руку замершего мальчишки. Щенок. И вот из-за этого ее вторая половина потеряла контроль? Просто смешно.

- Мой маленький ангел, - Наама привычно растянула губы в усмешке, рассматривая этого… Закари. У сына Рафаила оказалась потрясающе красивая внешность, не удивительно, что сыночек брата запал на него. Она одобряла выбор Теодора, действительно, одобряла. А уж какой сладкой ей показалась его жизненная энергия: мощная, скрытая под толщей глупых, совершенно бесполезных эмоций. Отодвинуть бы их, раскрошить, а после выпить – наслаждаясь сладким течением чужой жизни по своим венам, - маленький глупый ангел, до чего же ты еще неопытный. Неоперившийся цыпленок, так жадно тянущийся к жизни и получающий от нее оплеухи.

Наама с удовольствием потянулась, ощущая, как хрустят позвонки. Какое же это наслаждение – жить, после долгого забвения. После того, как она судорожно цеплялась пальцами за руку Люцифера и обещала прийти слова. А обещания свои она всегда держала. Даже перед самой собой.

- Ты так смешон в своих попытках всем показать, какой ты разбитый, несчастный. Хорохоришься, словно петух, на попытки девчонки тебе помочь, аж диву даюсь, откуда в тебе все это. Отрицание так свойственно всем ангелам, видимо, - она наклонилась, поднимая с пола чужой катетер и с удовольствием прикасаясь подушечкой пальца к острой игле. На коже выступила кровь. Как же она скучала по ее виду, запаху. Вынужденное заточение ее немного утомило.

- Малыш, ты такой идиот, совершенно не умеющий общаться с женщинами и правильно страдать, что мне даже немного обидно, что ты смог задеть мою вторую половину. Девочка сильно прониклась к тебе какими-то своими чувствами, что совершенно смешно и бесполезно. Так... непрактично. Ты же способен только бежать от всего, а как нужно что-то строить – поджимаешь хвост и прячешься в норку, как потрепанная дворняжка, - Наама терпеть не могла все эти глупые страдания из-за любви. Из-за якобы «неумения» кого-то вытаскивать. Не умеешь – учись. Не справляешься – стремись дальше. Их жизнь – водоворот бесконечных повторений. Уж время научиться у ребенка было, есть и будет. А лишать себя жизни так… безвкусно – это совершенно недостойно бессмертного существа. О том, что ее человеческая часть только этим и занималась, она даже не думала – поставить зарвавшуюся девицу на место было даже проще, чем глупого парня напротив. Впрочем, так только интереснее. С этими святошами всегда интереснее.

- Послушай меня мальчик, пока я раздаю тебе бесплатные многовековые советы. И сделай, будь добр, вид, что слушаешь, а не стой истуканом, жалея себя, мне неинтересный твои страдания, пока я не могу их поглотить. А я, увы, не могу, иначе твой отец снимет с меня шкуру, - она хмыкнула, вспоминая Рафу, и с удовольствием посмотрела на мальчишку. Такие разговоры ее всегда забавляли. Интересно, он уже готов наложить от ужаса в штаны, или ей нужно еще немного на него надавить? – хочешь быть один, как монарх, лаская свою обиду? Будь. Иди, вот прям сейчас выходи, я не держу, напротив, даже задержу Дебору, чтобы не вырывалась. Иди и сгнивай в своих бесполезных эмоциях, влача жалкое существования в закрытой келье.

Она фыркнула, вспоминая жизнь своей второй половины. Как хорошо, что Люцифер все же выпнул ту в мир – пусть учится жить, как положено.

- Или, ты можешь сделать иначе. Взять себя в свои слабенькие порезанное ручонки и начать делать. Создавать, быть рядом, как ты и мечтаешь. Неужели ты думаешь, что никто не оступается? Люди не умеют идти рядом друг с другом без ссор. Если ты не способен вынести это – ты точно жалкий слабак.  Конечно же это больно, конечно же ты устал. Только, мой сладкий пирожочек, подумай о том, что нам, ангелам и демонам, доступно немного больше - мы получаем из этого бесконечный опыт.

Наама встала, отбрасывая чужой катетер, становясь прямо напротив Закари, немного задрав голову, чтобы смотреть ему прямо в глаза – чертовы мальчишки, всегда слишком высокие.

- Ну, что ты выберешь? Гнить, словно в канаве, в своей боли, и тогда я назову тебя малолетним идиотом и лично выпну в окно, чтобы было не так страшно, либо ты возьмешь жопу в руки и пойдешь бороться за то, что любишь. За того, кого любишь. Твой ответ, Закари? Не заставляй тетушку ждать.

И она сладко улыбнулась, втягивая носом запах чужой боли.

Отредактировано Deborah Crawford (2018-10-14 18:09:30)

Наама улыбнулась, чувствуя чужую злость. Эта ненависть, чистейшее презрение, обращенное на нее, интриговало. Дети ангелов и смертных всегда были интересными личностями – они особые, не такие. Ломать их было безумно, всегда безумно тяжело: стойкие, они цеплялись за свою мораль, словно за утопающий круг, не давая себе утонуть. Этот мальчишка отличался.  Сломанный, отчаянный, разбитый на кусочки – хватался за единственного знакомого человека. Стоило лишь показать ему, что может произойти, если ослабляешь контроль, какие демоны появляются у тех, кто ему дорог, когда он не следит за собой, как он тут же взял себя в руки. Словно забыл на время о том, что его так терзало. Пока что ей было достаточно.

Она позволила чужим рукам обнять себя. Позволила этому ребенку, ничего не понимающему в жизни, нести эту несусветную чушь – жизнь еще покажет, как же сильно он ошибается. Как многого он не знает об отношениях в демонической семье. Для него, совсем молодого, ничего не значили истории о тех, кого бросили. Он не знал, какого это – быть презираемыми, ненавистными. Какого это – когда перед лицом горят огни инквизиции, когда умирают и вновь рождаются те, кто дорог. Он не знал, какая она – настоящая семейная связь между ней, Люцифером и Лилит, да даже между ней и его отцом. Он ничего пока что не знал. И, возможно, никогда не узнает.

Наама жестко рассмеялась, отталкивая чужие руки, так крепко сжимавшие ее плечи. Посмотрела в чужие глаза, наполненные первобытной злобой. Он чувствует эмоции. Жаркие, сжигающие нутро дотла, до пепла. И это ей было важнее. Она обещала этой слабой девчонке, отчаянно бьющейся в толстую стену сознания, что поможет ему – она это сделала. А этот глупый Закари помог ей в ответ. Маленький, совсем ничего не понимающий нефилим. Не осознающий, что пробил дыру в контроле девчонки, так ювелирно помог ей начать разрушать воздвигнутые стены. Он сделал ее бесконечную жизнь интереснее. Пожалуй, однажды ей стоит наведаться к собственному племяннику, чтобы выяснить, что натворил этот чертенок, не так, через Дебору, а лично. Интересно, также ли он сломан, как этот молодой человек?

Она позволила своему демоническому огню появится в глазах, на секунду, буквально на мгновенье, но так, чтобы ангелочек не забывал, с кем он говорит. Чтобы не прыгал выше головы – ему пока что до далеко до умения унижать тех, кто жил почти с самого начала времен.

- Мой дорогой, - она сжала ладонь его больной руки, со всей силы, впиваясь ногтями в кожу, смотря глаза в глаза, - мой маленький глупый мальчик. Ты скоро узнаешь, кто кем командует, а кто нет. Ты скоро все поймешь и сам. Только, запомни то, что ты чувствуешь вот тут, - она указательным пальцем свободной руки коснулась его груди, слегка надавив на позорную больничную рубашку, - запомни эту злость на меня, запомни ее. И запомни мои слова, они тебе пригодятся. И никогда не смей оскорблять никого из нашей семьи, иначе, поверь, я не стану сдерживать себя, и тогда можешь забыть о своей подружке.

Демонесса задумалась на секунду, прислушиваясь к себе. Дебора билась, отчаянно пыталась перехватить контроль, но для нее эти усилия были, что моськины попытки залаять слона – неинтересные. При желании она могла уничтожить эту жалкую человечишку внутри себя, но, пожалуй, не сейчас. Бороться вот так было интереснее. Она прожила достаточно долго, чтобы научиться стойко переносить ожидание. Время – единица условная, пугающая только смертных. Для нее же время – пшик. А свою любимую сестру и брата она еще увидит. Им есть что обсудить об этом мире.

- Ах да, - прежде, чем отпускать на волю свою человеческую половину, вторую себя, Наама на секунду замерла, делая вид, что резко что-то вспомнила, хотя, конечно, это было не так. Манипулировать людьми иной так просто, что даже неинтересно, - послушай, малыш. Запомни одно: мне плевать на тебя, как и тебе на меня, но если вдруг ты посмеешь поддерживать сейчас девчонку, то подумай о том, что тебе стоит сначала помочь себе. Ей не нужен такой… разваленный на кусочки друг, ты только ее уничтожишь сильнее. Ну а если посмеешь делать вид, что с тобой все хорошо – поверь, я влет превращу в пепел ее личность, и ты больше никогда ее не увидишь. И будешь виноват в этом сам. Сделай уж себе одолжение, почини себя, пирожочек.

«Выходи, мышонок» -  и Наама вытолкнула вторую себя наружу, вновь погружаясь в легкую дрему в собственном, но словно чужом сознании, позволяя обвить себя столь слабыми цепями.

Дебора чувствовала, словно только что вынырнула из толщи воды: дыхания не хватало, ноги не держали, голова кружилась, словно из-за недостатка кислорода. Руки затряслись, а перед глазами плясали раздражающие мушки. Она отступила от него на шаг, оглушенная тем, что только что произошло.

Черт возьми. Как она вообще могла допустить такое? Как могла себе позволить на секунду ослабить поводок? Он же теперь будет винить во всем себя, ненавидеть ту ее часть, что обычна скрыта от чужих глаз, что показывается только ей самой.

Ноги не держали. Дебора, шмыгнув носом, рухнула на пол и спрятала лицо в ладонях, судорожно пытаясь придумать, что сказать Заку, лишь бы он не чувствовал себя виноватым. Когда виноватой была она, лишь она, так глупо решившая, что позволит Закари уйти. Она не позволит. Ей нужна лишь минутка, а потом она вновь заставит его говорить с ней. Справится. С этим она справится.

«Сучка» - она мысленно отвесила Нааме жесткий подзатыльник, но та лишь рассмеялась, засыпая на сегодня окончательно.

- Зак, - из-за прижатых к лицу рук ее слова, наверное, были ему совсем не понятны, но она совсем не могла показать ему сейчас свое лицо и глаза. Предательски мокрые глаза, - это не твоя вина, правда. В последнее время мне просто было сложно, вот и все. Я.. я слышала тебя, Зак. 

Его она услышит всегда.

Отредактировано Deborah Crawford (2018-10-15 02:21:56)