Плюх.
Это упала в ведро небрежно обронённая половая тряпка. Мелкие брызги помутневшей воды полетели на джинсы Коннора, а они были новёхонькими, между прочим! Только вчера он успел забежать в магазин, незадолго до закрытия, а искать что-то подходящее под молча осуждающим взглядом уставшей за день кассирши было непростой задачей. Впрочем, он навряд ли надел другие, даже если бы наперёд знал как проведёт весь свой воскресный день. Вытащив ещё одну тряпку, что всё время торчала из его заднего кармана своебразным клетчатым хвостом, Коннор принялся вытирать намыленное стекло очередного шкафчика с сувернирами. Его взгляд придирчиво сверлил собственное отражение в стеклянных дверцах, и когда исчезли последние пенистые разводы он удовлетворённо хмыкнул. Посвистывая в такт песни, звучавшей в наушниках, Коннор залихвастски перебросил полотенце за плечо и направился в туалет, прихватив с собой ведро. В очередной раз за день повторив процедуру смены грязной мыльной воды на чистую, он вернулся обратно в зал.
Погода снаружи, вне витрин за которыми трудился Коннор, стояла в ярком контрасте к его приподнятому настроению — к концу августа резко ударили холода, как мрачные предвестники топтавшейся у порога осени. Небо застилала равномерная пелена блёкло-серых облаков и струящийся сквозь их заслон скудный свет создавал впечатление вечного утра: сонного и тяжкого, когда меньше всего хочется вылезать из постели и заниматься хоть сколько-нибудь продуктивными вещами. Проходившие (а иногда и попросту проплетавшиеся) мимо магазинчика «сонные мухи» бросали на деятельного в выходной день мужчину косые взгляды, но тут же забывали про него, утаскиваемые, как за поводок, обратно в повседневные реалии своими делами.
Обычно, Коннор не смог бы и часа провести, стоя на виду у всего света, ещё и за таким непочётным занятием как уборка. В воскресный день.
(Не «обычно», а «раньше».)
Когда он сидел в автобусе, на пути к сувернирной лавке Яги, прислонившись к окну и наблюдая за проплывавшими мимо улицами, Коннор чувствовал странную лёгкость. Не такую, какая наступает стоит только снять утяжелённые кандалы с натёртых лап и ощутить с какой благодарностью вздыхает кожа в повреждённых местах, потому что повреждённых мест больше не было. В последний раз он так себя чувствовал где-то десять-пятнадцать лет назад, когда сущность ещё крепко спала.
Только покинув вчерашним днём обитель архангела, где он провёл последнюю неделю, ему казалось будто всё, что было раньше — месяцы и даже годы — были кошмарным сном, от которого он наконец-то проснулся.
Всего лишь затянувшимся сном здорового разумом и телом человека. Непривычность этого состояния казалось по-первой странной, словно Коннор был не Коннор, а совсем другой человек. Совершенно новый. И ему впору было осторожничать, словно целостная психика была бесценным древним кувшином: одно неосторожное дуновение и она рассыпется не просто обратно в осколки, а в пыль. Но ожидаемого страха не было, более того, страх казался в нынешней ситуации иррациональным. Была только тревога, нормальное уместное чувство, ведь как раз в этот момент автобус вёз его именно к Яге и к никому другому.
(Я не видел её больше месяца.)
И в последний раз принёс в её дом только разрушение. Его счастье, что ведьмы тогда не было рядом. Пальцы нервно тарабанили по коленкам, пока за окном проплывали улицы, мерным ходом приближая его к тому единственному дому. Коннор не думал о том, что будет говорить Яге когда увидит её, потому что заранее знал, что любые оправдания бессмыслены. Запоздало в его голове мелькнула мысль, что может ему стоит пересесть на другой автобус и отложить неприятнейшую встречу на потом, когда он свыкнеться со своим новым Я или должным образом подготовится...
Мелькнула и исчезла в омуте тысяч других мыслей, проплывавших в его голове как пелена облаков над городом. Это решение было тяжёлым как ржавый, забытый плуг, который спустя много лет неожиданно потащили обратно на непаханное поле. Тяжёлым, но необходимым — он не имел права его откладывать. Он так давно не видел Ягу и тосковал, настолько, что ему было неважно вымолит ли он прощения у старой ведьмы или она (в лучшем случае) прогонит его со своего порога навсегда. Хотелось хотя бы увидеть её лицо, увидеть, что она в порядке (пусть и мысль, что с ней-то может что-то быть не в порядке казалась дикой) и беды в очередной раз не преуспели в том, чтобы сломить её и её деятельность.
Протискиваясь мимо пожилой дамы, незаметно усевшейся рядом, пока он отсуствующим взглядом пялился в окно, Коннор не ощутил по привычке ожидаемого прилива тревожности. Ленивые взгляды других пассажиров он и вовсе невнимательно упустил. Потому что в этом момент для него не играло никакой роли, что о нём сейчас думают эти случайные люди.
На остановке он чуть задержался, хмурым взглядом сверля пустые сидения: только что занимавшие их люди уже укатили прочь в тронувшемся дальше по своему маршруту автобусе. Мрачные воспоминания почти десятилетней давности унесли его ненадолго обратно в Англию — осеннюю и дождливую — куда он сбежал, захлебываясь в море собственной сущности. Он мог буквально ощутить, как тогда ёрзал на неудобном железном сидении, как колотилось сердце, когда он ловил (как ему думалось) неслучайные взгляды прохожих. И особенно острое ощущение пустоты в желудке, вяло игнорировавшей постоянно поступавшую пищу. Незамолкаемый хруст разрываемых упаковок, тонущий в шуме ливня только сильнее приковывал к нему раздражительные взгляды ютившихся под навесом людей. Тогда ему было очень больно и очень страшно, и встреча с ведьмой была лишь кратковременной анестезией от навалившихся с пробуждением проблем.
Отвернувшись, словно отрекаясь от воспоминаний, он пошёл вниз по улице, в поисках спрятавшейся среди других домов лавки. Он нашёл её удивительно быстро, но то не обязательно был добрый знак. Всего лишь констанация того факта, что Яга знает о его визите. Ей впору было заставить его гоняться по хитросплетению улиц и переулков, в тщетных попытках ухватить в последний момент ускользающий морок её дома, но похоже сегодня ей было не до игр. Дверной колокольчик звякнул удивительно глухо в густой тишине.
Баюн не чувствовал себя уверенно, когда зашёл внутрь — он буквально кожей ощущал недоверие и настороженность, что источал волшебный дом сквозь балки и доски, будто нахмурившийся потолок — но он не пытался казаться меньше или тише, словно провинившийся пёс. Коты или не признают свою вину или не стыдятся её, третьего не дано. Коннор стоял ровно, пусть и напряжённо, даже тогда, когда на него наконец пал проницательный и суровый взгляд ведьмы. Он не играл с ней в гляделки — знал, что она в любом случае выиграет.
И всё же...
И всё же когда ему без лишних слов вручили ведро и тряпку, он был удивлён. Шокирован даже. А когда порученное ему задание полностью осело в его голове, Коннор едва не рассмеялся. Он ожидал, в худшем случае, что его голова украсит сувенирную пику, как то в стародавние времена происходило с чересчур невежливыми и надоедливыми молодцами. А ему всего лишь надо отдраить нижний этаж. Всего лишь! Несмотря на то, что он, по его скромному мнению, довольно дешёво отделался, Коннор не мог не почувствовать некоторую тоску, когда его оставили одного. Так чувствует себя нашкодивший ребёнок, когда мать, вместо того, чтобы по привычке наорать, просто молча махает на него рукой. Ему хотелось поговорить, но говорить было в самом деле не о чем. Он не любил говорить о себе, не любил делиться с кем-то метаниеми своей души, ибо этот груз он всегда нёс один, сам.
(Питомцы всегда в какой-то степени становятся похожи на своих хозяев.)
Впрочем, меланхоличные думы ненадолго задержались в его голове. По мере того как он протирал все поверхности, стирая пыль и скопившуюся в уголках грязь Коннор начинал расслабляться и всё больще и больше в его движениях начинала сквозить воистину кошачья ленца и наглость, словно кот и не был наказан вовсе. Он ни в коем случае не торопился выполнить план по уборке полностью, осознавая что в таком темпе он под конец дня в лучшем случае уберёт половину помещения. Но его нельзя было упрекнуть в недобросовестности: вот как раз сейчас Коннор любовно и аккуратно протирал каждую фигурку, которую доставал с полок шкафа и складировал их на поставленной рядышком табуретке, прерываясь только, чтобы протереть опустевшую полку и стенки.
Половицы ворчливо скрипели, суеверно недовольные беззаботным посвистыванием кота, когда он лёгким и мягким шагом пересекал зал на пути в туалет, чтобы снова сменить грязную воду или взять другую, уже просохшую, тряпку.