Сидя на недвижимой воде, что простирается во все стороны до самого горизонта, словно на идеально отполированном полу, в котором можно увидеть свое отражение, парень… нет, красноглазый демон в облике человека смотрел вниз: там, за невидимой гранью в темной бездонной пустоте билась кулаком вверх фигура неизвестного. Как в толстое стекло, что не пропускает даже крики. Падший рассматривал чужое лицо, но оно не имело черт, за которые можно хоть как-то уцепиться: видишь нос, губы, рот, волосы, однако, сложить целиком в единую картинку разум был не в состоянии. Отчего-то хотелось помочь ему: утопающему, будто рыба открывавшему рот, чтобы выпустить крупные пузырьки воздуха изо рта — последнее дыхание, после которого следует попытка вдохнуть и полные легкие соленой жидкости.

Он почти погиб...

Белиал опускает руку и касается гладкой поверхности: от нее возникает рябь, а на ладони чувствуется влага; он мог бы погрузить конечность хоть по локоть в пучину, точно так же легко, как и сидеть на ней. Хранитель не понимал, отчего неизвестный бьется, вместо того, чтобы просто вынырнуть? Что ему мешает? Демон осмотрелся: в безмятежной воде тихо проплывали одинокие айсберги, но и они не оставляли после себя волн. Безмолвные гиганты, показывающие лишь свои седые головы над водой в ночи.

Но ведь ангел не сидел на льду...

Фигура перестала беззвучно бить из-под воды: глаза округлились; на лице застыл страх; а сама она медленно уходила под воду, исчезая в бездонной толще океана. Это казалось таким знакомым, что красноглазый даже не удивился гримасе смерти на бледном лице.

Еще один утопленник...

В угасающем сознании мертвеца, впрочем, крутился единственный вопрос: «почему?» и лорд лжи знал это. Не понимал: откуда, но знал. На секунду ему почудилось, что он видит дно, на которое упадет утопленник: в его царстве мрака набухшие тела не всплывают. И тут же демон осознал, что видит не дно… Это останки других, точно таких же несчастных, что формировали почву долгие столетия своими стертыми в белый песок костями.

Не ищи дна. Его нет. Там лишь смерть.

Вглядевшись чуть получше, Белиал наконец-таки признал того, кто должен стать частью «общего», сформировать грунт темной души. Этим человеком являлся он сам. Именно его очертания лорд лжи не мог разглядеть. Отражение лика, что вечно накрыто маревом, как покрывалом: неправильное; в котором тот отчего-то тонул, а не сидел на глади.
Внезапно, сперло дыхание — парень не смог вздохнуть. Попытался, да почувствовал вкус моря на языке и в носу. Закрыл красные глаза и открыл голубые: вокруг лишь темно-синяя вода, а сам он смотрел расширенными от ужаса очами на иллюзорную фигуру, наблюдавшую за ним сверху-вниз, над водой.

«Почему?»

Олли протянул руку Белиалу, но демон лишь положил свою на твердое стекло между ними.

«Почему?»

Оливер проснулся, широко распахнув веки, и, тут же несколько раз моргнув ими снова, чтобы затем начать щуриться от яркой светомузыки, бьющей в глаза. Юноша не понимал, где находится и что происходит, лишь поднял кисть и ладонью загородил вращающиеся лучи, что, то и дело ударяли в него.

— Ммм… — недовольно простонал или прохрипел голубоглазый, приходя в себя.

Рядом никого не было. Парень стал одним единственным человеком, оставшимся за столом: прочие, похоже, ушли танцевать. Честно говоря, демон и понятия не имел, ушли ли те действительно танцевать, но обрывки воспоминаний именно это и подсказывали.
В уши нещадно долбила музыка, добивая, итак, надломленного паренька. Жуткое опьянение, после которого ждет не менее страшное похмелье. Первые симптомы уже настигали студента, имевшего неосторожность начать в какой-то момент пить все подряд. Наверное, сознание до конца не прояснялось, потому что Олли все еще оставался весьма нетрезв. Сколько тот провел в отключке? Полчаса? Час?

«Тошнит», — единственная понятная мысль в ватной голове.

Его нынешнее состояние трудно назвать адекватным и это, причем, если учитывать, что студент всегда каким-то чудом сохранял мысли и речь связными, несмотря на большое количество выпитого.
Те же обрывки подсказали новую информацию: такого «потрясающего» эффекта глупый подросток достиг, напиваясь аж с обеда шестого числа, вплоть до глубокого вечера седьмого. Ах, да, перед этим, пятого — Белиал столкнулся с виверном, который неплохо так его потрепал, оставив на хилом теле кучу ран от когтей. Благо, одежда скрывала бинты.

«Где…» — даже не смог нормально закончить мысленную фразу полумертвый, — «… где…»

Оливер неряшливо похлопал себя по карманам свободной рукой: в одном из них обнаружился искомый предмет. Скривив лицо, как только можно, мальчишка принял сидячее положение на диванчике и вытащил телефон.

Куча пропущенных вызовов и ни одного нужного.

Кажется, до того, как заснуть, он делал то же самое: постоянно проверял журнал вызовов и смс, в надежде увидеть… что? Ничего не произойдет. Чуда не будет. Пора привыкнуть.
Хотелось начать гребанную новую жизнь, но та упорно отказывалась начинаться. И не помогут никакие статейки из интернета про расставания. Лишь выпивка. Много выпивки. Столько, чтобы совсем перестать думать.

Тело испуганно ожило, резко засунув пальцы повторно в ткань одежды: ох, слава Люциферу, амулет был на месте. Демон не простил бы себе потерю столь ценной, лично для него, вещи. Сейчас же наступила необходимость что-то решать, поскольку оставаться в клубе и дальше — сродни самоубийству. Понимал, что пить больше не стоило, но знал, что не остановился бы, если кто-то предложил.

Руки сами набирали новое сообщение тому, кто пообещал ему помочь; кому был обязан жизнью и теперь будет обязан во второй раз.

«Забери меня. Бе...» — подумал и стер пьяный парень, — «Забери меня. Оливер...» — еще немного потупил в экран и посмотрел на неоновый светильник на стене, по форме напоминающий слова, — «Забери меня. Club M. Оливер.»

«ОТПРАВИТЬ»

<...>

Минуты не были томными. Не заставляли, в ожидании, судорожно поглядывать на часы. Юноша отправил смс с просьбой о помощи, но, признаться честно, не сильно надеялся на нее. Хотя и не думал, что Ричард Ливингстон бросит его в нужде. Просто Олли стало все равно.

Он пришел в себя ровно на мгновение. Достаточное, чтобы задуматься, написать и снова погрузиться в «веселое» поглощение алкоголя, позабыв обо всем, даже о том, что вообще что-то кому-то отправил. Стоял одной ногой в болоте, а другой на суше — именно так себя ощущал парень в то время. Сейчас же даже это шаткое чувство пропало, утонув в бездонной пучине хаоса, который царил в чужой душе.

Описать тот хаос невозможно. Можно подобрать различные эпитеты и метафоры, да бесчисленное множество раз попытаться. Сравнить с океаном, пустотой, пропастью, но полного и всеобъемлющего описания не создашь. Да и разве можно описать хаос? Если было бы возможно, то хаос перестал являться хаосом.

Сам себя загнав в это состояние, демон не понимал, как оное вышло. К тому же, категорически не следовало было напиваться. Как и любому, на самом деле, но в особенности ему. В состоянии измененного сознания люди творили неожиданные для самих себя вещи, порой, даже гадкие и стыдные: изменяли, ввязывались в драки, болтали лишнего. Однако Оливер не являлся простым человеком. Он был существом с нестабильной психикой, склонной к разрушениям. Раскрытие тайн здесь самое безобидное, что могло случиться, пусть тот и усовершенствовался в контроле и владении собственными силами в пьяном виде за последние месяца. Пьяный и вдребезги пьяный — это немного разные виды. Если бы Белиал решил побаловаться иллюзиями прилюдно, то еще не известно, чем бы оное кончилось.

Он всегда избегал алкоголя во всех своих воплощениях, за исключением тех, что проходили мимо него — без пробуждения истинной сути. Понимал, что выпивка ему противопоказана; смотрел в этом плане очевидно ясно на ситуацию. Но последняя жизнь оказалась полна неожиданными изменениями. В том числе, и по отношению к спиртному. Лорд лжи четко пообещал себе не повторять опыт предыдущего необдуманного употребления, как в тот неудачный раз на Рождество. И все же с поразительной легкостью нарушил собственное обещание после.

Ключевым здесь оставалось, впрочем, то, что предшествовало пьянке.

Как ранее сказано, нынешняя жизнь полна изменений. Она стала странного рода глотком свежего воздуха; выходом из замкнутого кольца поиска тьмы и ее приумножения. Впервые в основе некоторых действий Белиала появилось что-то еще, кроме стремления ко злу. Нет, падший не стал творить добро (по крайней мере, осознанно), просто научился извлекать удовольствие в чем-то ином… В чувствах, которые раньше оставались за гранью восприятия.

Первый эстет ада и Отец лжи — он прекрасно понимал людей, обладал широким мироощущением, мог затрагивать и видеть оттенки различных тончайших и незаметных чувств. Именно поэтому частенько действовал в слепую, руководствуясь лишь интуицией и опытом, при этом оставаясь по итогу в плюсе. Будь Белиал другим, то, наверное, и не смог бы называться лордом лжи. Хороший притворщик всегда ставит себя на место того, кого хочет обмануть. Демону требовалось умение эмпатии; требовалось становиться хамелеоном и выглядеть для прочих так, как они того желали; требовалось говорить то, что люди хотели слышать.

Манипулятор принимал обличье советников, политиков, религиозных деятелей и многих других… Всегда играл в необходимое притворство. Выдавал ту эмоцию, какую требовало окружение, иногда, даже проникаясь этим настолько, что начинал верить в происходящее: обманывал сам себя. Заводил семьи и друзей, любил и ненавидел. Или думал, что все это — правда. Впрочем, правду от вымысла всегда оставался способен отличить по щелчку пальцев. Достаточно было спросить: «тьма или <вставьте, что угодно>?»
Выбирая тьму, никогда не сожалел (как и ныне не сожалеет, выбирая ее вновь), но существенным различием, пожалуй, являлась одна маленькая, но важная деталь: парню стало от этого выбора невыносимо грустно.

Оливер не мог забыть о чувствах, как делали то предыдущие воплощения буквально за пару дней; не в состоянии был прекратить испытывать все это… с такой силой…

Вот оно — отличие, которое отделяло его прежнее притворство и игру в «обмани самого себя» от реальности. Расставаясь же с объектом своей привязанности, демон не понимал этого. Думал, что продолжает обманываться, как делал то много раз до этого. И все же последние его слова были… Определенно точно были…

«Чистое безумие», — прервал ход мыслей он, не давая себе погружаться в воспоминания последних дней.

Нельзя вспоминать последние слова этому человеку. Он — болезненное прошлое, которое, наоборот, нужно поскорее забыть.

Почему же оно все никак не забывалось?

Шот, шот и еще один — подальше от мыслей вообще. От съедающей душу тоски в объятья бессмысленного бреда, именуемого хаосом. Опасное состояние, в котором Олли не контролировал себя, однако, опаснее казалось оставаться сейчас достаточно трезвым, чтобы сохранять рассудок. Голова и сердце силились пожрать друг друга.

Разумеется, в подобной каше образов, звуков, ощущений и света неона шатен почти мгновенно позабыл, что где-то в момент прояснения успел протянуть руку из ямы. Да что там! За последние двадцать минут он догнался так, что мог с трудом выражаться словами.

<...>

Спасительная же рука, хватающая протянутую, появилась неожиданно.
Да и схватила она плечо, а не ладонь.

Ангел справедливости и разрушения пришел ломать четкий план судьбы заставить Андервуда крупно облажаться, вытворив что-нибудь эдакое под действием быстро поглощаемой лестницы градуса: то вниз, то вверх.

— Ииичаа… — широко и пьяно улыбался, растягивая звонким голосом чужое имя, мальчишка, но не мог выговорить твердые звуки в начале и в конце нормально, а потому оставил это гиблое дело, — Шеоол, — отчего-то рассмеялся, чуть не разлив коктейль в руках на себя.

Отставив бокал на стол, продолжил глупо веселиться непонятно чему, совершенно не различая слова и лицо пришедшего, лишь знакомый приятный голос, смешанный с нещадными басами клуба и расплывчатое пятно, сливающееся с яркими вспышками со стороны танцпола.

А Ричард, кажется, склонил голову, увеличиваясь в размерах и немного проясняясь в туманных голубых глазах, чем вызвал исступление и удивление. До Олли начало потихоньку доходить, что другой демон в клубе — это не галлюцинация.

«Что?» — с лица исчезла улыбка.

— Эээй!

Его бесцеремонно подхватывают и несут. Юноша успел только крепко вцепиться в ткань чужой одежды, придерживаясь.
Подождите… Это что..? Парадный дресс-код?

«Какого...»

Демон вглядывался в знакомое лицо, прищурившись, и силясь понять, действительно ли перед ним в полумраке Абаддон. Выглядел при этом он так, словно смирился со своевольством собрата, но на самом деле просто слишком долго раздумывал, как реагировать. Да и тело не торопилось слушаться.
Сидя, сие еще оставалось не замеченным, но встав, Белиал со сто процентным шансом тут же упал бы. Пришлось помалкивать и не сопротивляться, дабы не рисковать получить травмы.

Так и провели они в загадочной и такой правильной тишине все время: от столика «Club M» до алого автомобиля, который еще и выйти на широкий рынок не должен был. За эти минуты голубоглазый успел расслабиться окончательно и уже совсем не выражал негодования относительно своей роли поклажи. Он вообще, в принципе, не мог сохранять какую-либо мысль дольше пяти минут или развивать ее в серьезные размышления. Его сознание ограничилось фразой «чертов Шеол!», да угомонилось. Поэтому и выглядело лицо крайне умиротворенным, а взгляд уже бегал без особого интереса по сторонам, изучая дорогую отделку салона: сплошное черно-серо-белое пятно с очертаниями кресел, не более.

Глубокий вечер и тишина сонного Дублина действовали на Оливера несколько меланхолично: он перестал глупо радоваться и смог разобрать ехидное замечание Ричарда, но то, на удивление, совершенно пролетело мимо эмоциональной части парня. Хотя, в иное время падший обязательно послал бы колкость в ответ. Просто… Совершенно ничего не хотелось. Он всего-то ограничивался желанием наблюдать за окном стремительно проносящиеся здания и все более пустые улицы, покуда они отдалялись от центра ночной жизни города.

Тихое щелканье поворотников. Мягкое ночное освещение, летящих мимо, фонарей. Тишина в салоне (слава богам!), не омраченная музыкой. Мужчина на переднем сидении и дурной мальчишка позади.

Попытавшись подняться, вместо того, чтобы, будто овощ, продолжить валяться, он поторопился и был остановлен защитой ремня безопасности. Замерев, повторил все то же самое, но медленней, оторвавшись от спинки кресла, и, наклоняясь вперед; складывая оба локтя на изгиб передних кресел, как бы опираясь руками и вклиниваясь между ними головой.

— Куда ты меня везешь? — медленно, заплетаясь языком, выдал голубоглазый.

Наверное, он уже репетировал этот вопрос некоторое время в мыслях, прежде чем спросить его у «похитителя».

— Я… — отлипнул от созерцания дороги через лобовое стекло, возвращаясь на собственное сидение в нормальную позу, чтобы затем ощупать карманы, — Я... потерял ключи, — тяжело выдохнул в конце и замолчал на некоторое время Олли, — Блять! — резко воскликнул, хлопая себя по колену одной рукой и отворачиваясь лицом к боковому стеклу.

Ложась подбородком на ладонь, а локтем опираясь на дверь, в новой волне коротких размышлений вспоминая, где бы мог оставить их и что теперь делать. Очевидно, размышления эти крайне бесполезные и ни к чему, кроме как к пьяной злости, не приведут.

Оливер не ведал, о чем думает прямо сейчас мужчина за рулем. Было ли ему вообще хоть какое-то дело до того, что подумает Абаддон о незадачливом младшем брате? Том, что некогда являлся одним из достойнейших, уважаемых и далее по списку к концу регалий, да похвал. Прижавшись лбом к окошку, сие пьяное тело не могло составить даже цепочку событий, приведших к потере ключа. Куда уж до сложных умозаключений касательно чужих мыслей и чувств? В своих бы разобраться, для начала, а не бежать, как зверь от лесного пожара, топя самого себя в алкоголе.

Судя по тому, что именно профессора Ливингстона вызвал мальчишка в минуты просветления, даже на трезвую голову ему было все равно что подумает о нем данный демон. В какой момент Белиал перестал обращать внимания на чужое мнение? Что произошло? Почему именно Шеол? Ответа на это не было и у адекватной версии парня позади, чье лицо омрачено вселенской тоской, а также исчерчено полосами ярких огней улиц: они проезжали более оживленный район. Наверное, дело в том, что хранитель тьмы отчего-то считал: кто ему и может помочь выбраться из ямы самокопании, разобраться в природе новых для него чувств, так это существо, считавшееся одним из самых неоднозначных жителей преисподней. Ни ангел. Ни демон.
Повелитель бездны славился разным. Некоторые упоминали о его жестокости, иные же вспоминали властность и беспощадность… Однако самые злые языки, тянувшиеся к лорду лжи, всегда судачили лишь об одном: его мягкотелости. Да-да, именно о ней. Казалось бы, главный мучитель грешников, видящий все твои пороки, должен быть намного более демоническим, чем прочие, но в действительности именно Абаддон остался самым «ангельским» среди собратьев. Эта двойственность не нравилась многим. Впрочем, Люцифер никогда не обращал внимания на «недостатки» союзников. В великие времена король умудрялся не только объединять невероятно разношерстных владык ада, но и делать так, чтобы те успешно работали вместе.

Именно тогда, при восстании, Агриэль и увидел впервые Аполлиона. По крайней мере, он так думал. Возможно, сам царь саранчи не согласился бы с этим и, наверно, правильней будет сказать, что хранитель тьмы впервые «заметил» союзника. До этого высокомерие и гордыня ангела не давала ему замечать хоть кого-либо. Он был слишком поглощен сам собой в те времена, да и ныне мало что изменилось. Разве что Велиал постарел и износился, как любая раритетная машина прошлого века, которая до сих пор активно на ходу, вместо того, чтобы красиво стоять в музее или спокойно почивать на личном кругу ада, мучая грешников.

Демон изменился в некоторых чертах души. Приобрел новые знания о природе сего мира. Ныне падший уже не столь самоуверен, высокомерен и дерзок на хитрые ходы. Не блистает белизной крыльев, сияющим ликом и величием с обворожительной улыбкой, а также надменным взглядом глаз. Вместо них опасливость, подозрительность и непредсказуемость. Он манит ускользающим образом, оставляет вкус пепла и горечи, скрывает истинное обличье, а надменность глаз накрыта пеленой безумия. У него куда больше слабых мест, чем раньше. Жизнь постоянно пытается преподнести урок, но Белиал уперто продолжает делать свои собственные, неугодные ей, выводы. Они же заводят заплутавшее творение Господа еще дальше в чащу хаоса.

Было ли хоть какое-то средство от воспаленного разума? Существовал ли способ излечить искажение чистой души в самом начале, пока та не оказалась поглощенной целиком?

Агриэль стоял у врат тюрьмы величайшего зла. Ближе всех из ныне существующих ангелов или демонов. Словно взрыв или выплеск, оно заполнило этот мир и окрасило его в цвет ночи. Крылья слабейших волей почернели, а разум помутился. Кто-то в меньшей степени, а кто-то в большей. Ангел Начала же, как ближайший и неразрывно связанный с волей зла, оказался более прочих ей подвластен. Если мятежники Люцифера и получили необратимые изменения, то Белиал не просто изменился… Он, словно его собственное имя, был умерщвлен и рожден заново в новой ипостаси. В ипостаси не тюремщика, а защитника. Полностью поглощенный, утонувший в этой вязкой субстанции и всплывший вновь, Белиал стал не просто частью великого темного начала, он превратился в его физическое олицетворение. Ходячая реклама злой стороны. И первое время он был прекрасен и силен. Хорошая реклама.
А потом были пытки, падение, пленение Соломоном и долгие годы в пустоте между короткими жизнями на Земле. Рекламный баннер выцвел со временем, будто краска на стене в старой квартире. Ничего не поделаешь. Лишь подкрашивать, снова и снова накладывая, слой за слоем. Чем и занимался лорд лжи в каждое свое воплощение, покуда скоропостижная смерть не настигала того, кто имел невероятное количество желающих убить его. Да и, признаться честно, сложно не хотеть убить этого отвратительного демона. Хуже прочих: если те без притворства всем своим видом показывают, с чем жертва имеет дело, то Белиал, наоборот, скрывался за ликом прекрасного юноши или ангела, коим давно не являлся.

Есть ли способ остановить движение по кругу? Как перестать играть по одному и тому же сценарию, если все естество толкает туда? Хотя знаешь: круг убивает тебя, но все равно продолжаешь, потому что не способен ни на что, кроме этого бессмысленного пути и поиска.

Это не правда.

Разумеется, это не правда.

Правда еще сложнее.

Истинна заключена в простой мысли: на самом деле Белиал был склонен к самообману. Он давно уже нашел выход из замкнутого круга. Даже успел измениться под влиянием нового пути. Однако до сих пор не осознал оного до конца. Лишь чувствовал потребность и, вместе с тем, из страха отрицал ее. Все начиналось в виде проблем и замыкалось в виде ответа в одном: Олли. Личность, жившая в сосуде до самосознания демона, похожая на многие прочие из прошлого, но отличающаяся в одной маленькой и важной детали: лорд лжи не смог сразу поглотить ее. Вероятно, не смог и до сих пор. Из-за слабости или чего-то еще… Не важно. Важным было единственное: она продолжала жить, деля волю и желания Оливера на две части; показывая падшему новые грани мира, новые чувства и мысли. Они развивались и меняли друг друга. Олли — это лучшее волнение, которое только могло произойти с застоем в душе хранителя. Но всякие волнения имеют не только положительные, но и отрицательные стороны. Белиалу было весело постигать человеческие эмоции, но перестало быть весело, когда вдвоем они дошли, по списку, до самых глубоких эмоций, которые только может испытывать смертное сердце. Демон и человек оказались не готовы: никто из них не испытывал подобного прежде. Никто не понимал, есть ли возможность для такого. Можно ли вообще допустить нечто столь сложное в их, итак, безумной жизни? И когда сомнения достигли пиковой точки, но ответ так и не был найден, одна из частей решила, как более холодная и отвергнутая, на правах старшинства, что любви нет места в сердце проклятого. Ведь он столько раз это видел… Любовь для него — боль отвергнутого. Любовь для него — чувство безответное. Любовь — иллюзия, потому что любовь слепа к недостаткам: любящий игнорирует присутствие чужих демонов, неспособный полюбить целиком и полностью. Любовь — самая ужасная ложь светлой стороны, будто бы созданная лишь для того, чтобы убить Отца обмана его же оружием.

Крайним всегда оказывается самый невинный. Олли замолчал. Исчез в собственном крике и спрятался в самые далекие глубины сознания, уступая все пространство Белиалу. Разве не этого тот хотел? Разве не об этом твердил? Демон поздно понял, что хотел вовсе не сей участи. Он хотел… Он уже и сам не знает, чего хотел и хочет. Пьет, дабы не задавать эти вопросы самому себе. Пьет, чтобы не чувствовать боли, которая, как он думал, должна была исчезнуть вслед за человечностью. Пьет, потому что когда не пьет и пытается быть прежним, чувствует пустоту и бессмысленность; ощущает, что не хочет делать то же, что делал прежде. И дело вовсе не в том, что Оливер избавился от зла и стал добрым. Просто что-то изменилось. Например, потребности и форма их удовлетворения. Или выражаясь более эстетично: вино не перестает быть вином, если в него добавляются пряные нотки. Оно становится лишь изысканней.

Было ли ему дело до мыслей или слов Абаддона прямо сейчас? Было ли ему вообще до чего-то дело? Он забылся и прибывал в небытие. Вдали от сложных рассуждений и глубокомысленных вопросов. Держался алкогольным особняком от кризиса личности. Долго так не протянуть, но выиграть время и избавиться от ярких впечатлений последних дней получится.

— Да… Вода… — его ставят на землю, пронося мимо, плывущей перед глазами от яркого света, гостиной.

Парень щурится, держится руками за островок, слегка покачиваясь. Голова медленно следует по дуге, осматривая дорогую кухню, но не запоминая ни одной детали. В конце концов взгляд замирает на красивом блюде с шикарной фруктовой композицией. Даже в пьяном состоянии его обрывки сознания и хорошего вкуса цеплялись за подобные вещи. И, конечно, он не мог не прокомментировать сие:

— Какая… — отчего-то замирает, широко открывает глаза, тяжело сглатывает и вновь щурится, — …красота.

От вида еды (а он пил много, не утруждая себя хоть какой-то закуской) юношу мгновенно затошнило, как было то раньше, в клубе. Благо, пока оставалось возможным сдерживаться.
Вспоминая слова Ричарда, он решил сообщить о приступе тошноты хозяину дома:

— Ше-ол, — тихо позвал его и оторвал одну руку от стола, протянув ее вслед.

Тут же равновесие теряется: мальчишка грозится завалиться на одну сторону, особенно сильно, в очередной раз, пошатнувшись. Однако тот умудрился удержать стоячее положение: резко уронил протянутую руку, создавая себе опору, но надавливая на край тарелки, которая приподнимается с противоположной стороны и рассыпается на кухонную поверхность круглыми яблоками, апельсинами и отдельными виноградинками, что катятся, останавливаются, а некоторые и вовсе падают на пол. Осознав ошибку не сразу, Андервуд отрывает руку и переставляет ладонь чуть в бок, с дребезжанием роняя край тарелки на стол.

Но композиция уже была испорчена.

На пьяную тонкую натуру накатила от этого такая тоска, что лицо его стало выражать, казалось, печаль всей вселенной. Отчего-то в хаосе несвязных мыслей родилась аллегория с собственной плачевной участью:

«Вечно я все порчу...»

Стало так отвратительно и стыдно, что захотелось плакать. Но Белиал не был бы Белиалом, если бы всегда не поступал самым неожиданным вариантом: ничему не учится нормально. Видимо, решив показать, какой он злобный ангел разрушения, мальчишка резко оторвался руками от стола, схватил тарелку с оставшимися на ней фруктами, тут же рассыпая то, что еще не рассыпал, а затем метнул мимо головы другого демона разрушения. Разумеется, после такого самоуверенного жеста великий «разрушитель» покосился и рухнул на пол.

Ну, хотя бы тошнить перестало.

<...>

Руки на чужих руках. Ладонями вверх, линиями к лицу чужому, прямо в любопытные глаза. Что там было написано, братец? Что-то, наверняка, до боли интересное, раз ты так пристально следил и прослеживал пальцами длинные четкие полосы. Пошутил бы, что линия жизни длинная, да трагично обрывается; линия сердца исчерчена крестиками, словно зубцами, отмечающими количество любовников; ну, а линия ума… Ну, а линия ума короткая и нечеткая, конечно же. Маленький мальчик, злой демон, большой мудак — тебя не беспокоит это, Абаддон? Тебя хоть что-то беспокоит? Обрати внимание. Выглядишь, как робот, исполняющий чьи-то приказы. Сколько ни пытайся понять тебя и твои мотивы — все равно не поймешь. Большой мальчик, добрый демон, маленькая загадка — ты уверен, что тебя не беспокоит это, царь саранчи? Словно написать «осторожно, злая собака» в месте, где живет ласковая колли.

Все твердят, что лучше не доводить тебя… Лучше не задевать…

Подхватывает на руки, поднимает, как заботливый родитель. Совсем не злиться. Смотреть хочется в это лицо, исподлобья сердито и с ненавистью к его маске, сотканной из теплоты и показной доброты. Просто выбрось сломанную игрушку. Хватит причинять ей еще большую боль и унижать ее, поглаживая по головке и говоря широкими жестами: «все нормально, ты не виноват». Да, тебя выбрали именно для этого. Ты чертов ангел-хранитель среди прочих падших. К тебе на руки падают те, кто упал настолько, что это перестало быть востребованным, ведь миру не нужно абсолютное зло. Никому не нужно. Даже самому Белиалу. Он бы и рад быть иным, но не может. А ты знаешь это. Знаешь и несешь его вверх, будто марионеточник, несущий марионетку на чердак в мастерскую: «Подожди немного, моя дорогая кукла, мы подкрутим тебе расшатавшиеся болтики. Нет, ты не старый. Ты особенный.»

— Отстань! — пальцы раскрытой руки толкают лицо от себя, — Отвали! — игрушка не желает починки, она желает сломаться окончательно: путь в тьму забвения, достойный ее хранителя; его судьба.

Но голос-то вялый. Совсем не как твердые руки. Потому что знает: лучше его не доводить… Его предупреждали: ты не сможешь вызвать в нем истинную злость, но все равно не пытайся…

Шаг за шагом вверх по лестнице — Олли уже не брыкается. Дурак, но не совсем — шею сворачивать было бы нежелательным. И что он, не напивался никогда, что ли?
И все же замечая ванную, резко меняет настроение: как кот, изгибается; вырывается, сколько на то хватало сил и ловкости у пьяницы. Демон тянет-потянет за пальто, да вытянуть не может, ибо репка зарывается в землю глубже. Ни о чем уже не думает и не поступает по законам логики: просто совершает выпады на зло. Почему прямо сейчас брат стал для демона зла самым ненавистным человеком? Ох уж эта пьяная импульсивность.

— Не... трогай! Отвали же, Шеол! — кричит и рвется в бешеной злости, не дает с себя скинуть верхнюю одежду — принципиальным стало это.

Но ты, братец, продолжаешь успокаивать бедного студента. Даже догадываясь, что послужило всему причиной: какая глупость, стала ею. Любовь — ничто для демонов. Человеческое чуждо ангелам.
Продолжаешь терпеть слабые удары в захватывающую шею позади руку, тащишь в ванную буйного бойца и остужаешь слишком горячий пыл под холодной водой. И сие работает — Белиал плавно оседает на плитке, уже не дергается, молчит и, замерев, терпит.
Кап-кап-кап. Дождь, бьющий в голову, выталкивающий все мысли. Вздох-вздох-вздох. После продолжительной борьбы дыхание напряженное и глубокое.
Мурашки по телу.
Слегка трясущаяся спина. Олли не мог позволить себе, но теперь позволил: тихо и почти незаметно плачет, ведь под струями жесткой ледяной воды так удобно ронять слезы. Не только из-за любви, нет. Из-за себя. Из-за далекого прошлого. Из-за настоящего.

Выключается поток воды — голова не поднимается. Ручейками оставшаяся вода продолжает стекать по волосам над ванной. Это было так грубо. Так отчаянно. Очень холодно. Если бы он продолжил сопротивляться, то стал бы ты злиться? Братец знает, как лучше. Даже если лучше не стало.

— Прочь. — вполне четко произносит лорд лжи, ударяя по чужой руке, когда та ложится на макушку с полотенцем, — Пошел ты. — посылает в ответ на отцовский тон фраз.

Вместе выходят из ванной и вместе идут прямо к кровати. Ты ведь понимаешь, что так просто этого не случится? Белиал не был бы Белиалом, если бы не учудил нечто новое. Сейчас он пьян, но стал еще более непредсказуем, вернув себе способность думать и двигаться.
Капля, стекающая по шее. Бледная рука тянет за край полотенца и то соскальзывает с головы, повисая в сжатом кулаке над полом. Теперь капли беспрепятственно падают вниз, а не только скользят по лицу и шее. Демон разворачивается, останавливается у самой кровати, смотрит, подняв с ненавистью голову на тебя. Могут ли голубые глаза ангела быть еще более порочными и злыми?

— Говори. — приказ льется из искусанных и синих от холода губ, — Что ты хочешь? Сколько я уже тебе должен? Я пытался смириться с твоими правилами игры, но… — он расслабляет пальцы и полотенце падает вниз, ложась у самых ног, — Меня это достало.

Все твердят и твердят, что Абаддон безобиден, пока не перейдешь ему дорогу. Все советуют смириться с вниманием к себе. Принять, как должное. Только вот Оливер не способен больше на это. Его сердце белокаменное и холодное. Он не видит, не хочет видеть, да и просто ненавидит проявления нежности. Пора проверить, что будет, если всеми силами пытаться умереть. Старушка судьба не заснула? У одного демона из пророчества есть для нее задачка.

— Хватит строить из себя Яхве. Ты омерзителен мне. От тебя меня тошнит. Ангелочек, забывший дорогу домой. — скалится мальчишка, — Я покажу тебе, как должны вести себя демоны.

Он злился на самого себя. Говорил эти слова внутреннему подростку, живущему и страдающему внутри. Гнал того прочь окончательно. Хотел показать и доказать самому себе, что он демон, а не страдающая нимфа.

Хватает за рубашку и притягивает ближе, разворачивает, меняясь местами и толкает на кровать, садя. Не давая встать, быстро садится сверху, расставляя колени по обе стороны ног брата. Вновь сжимает пальцами одежду, но уже ворот. В глазах можно было топить корабли — настолько они стали темны и глубоки в своей ярости. Резко одна из рук перемещается на горло мужчины и крепко сжимает, отнюдь, не человеческой хваткой. Продолжает доказывать и доказывать, что в теле подростка живет не ребенок, а один из лордов преисподней. На кураже впивается губами в чужие губы, закрывая глаза — не совсем целует, просто в очередной раз пытается казаться себе тем, кем хочет являться: лжецом, лицемером, соблазнителем, изощренным убийцей.

«Видишь? Теперь ты видишь?!» — кричит в мыслях падший.

Мгновение в абсолютной тишине. Капли с волос раздражают холодом загорелое лицо снизу.
Что-то теплое: не такое жестокое; горячее и соленое. Слезы, текущие из глаз ручьем и перемещающиеся, опять-таки, на чужое лицо вниз. Мальчишка отпускает горло и отстраняется, понурив голову, но все еще не слезая с колен — плачет, прячет лицо в ладонях.

Как же больно. Как отвратительно и мерзко. Как ненавистно собственное существование.

<...>