Для того, кто набил руку на вот таком существовании - среди теней, подчеркнутых ретушью, среди собственных воспоминаний о былом могуществе, сейчас всего лишь воспоминаниях, среди древних страхов, заставляющих живых и смертных жаться к огню, поглядывать неуверенно на темные улицы за стеклом,  - Декстер в дарк-нете чувствует себя как рыба в воде, как, впрочем, и на его светлой стороне. Ему нравится флер анонимности, нравится контролировать степень включенности себя в это окружающее его пространство посредством лэптопа - эта игрушка не чета его прежним, однако забавляет: он не жалеет накопленных денег, обустраивая свое гнездышко, уснащая его камерами, реагирующими на каждое движение Марии, передающими изображение на экран круглосуточно, фиксирующими все, что происходит, даже когда Декстер отворачивается или вовсе покидает дом.
С безумной пытливостью он изучает, использует все, что может ему пригодиться - что может дать ему хотя бы отзвук прежнего себя, прежней своей силы, власти над живыми, а что важнее - над мертвыми...
Смерть всегда с ним, за его плечом, ее холодное дыхание оседает инеем на его шее - смерть, которую он обманул (обманул ли?) всегда рядом, никогда его, но всегда чья-то, и он не знает, уже не знает, как вернуть себе власть над миром мертвых, а Мария только улыбается разбитыми губами, и он фотографирует ее, бесконечно, бессмысленно, а потом вглядывается в негативы, надеясь там поймать ускользающий ответ на вопрос, что изменилось.
Почему он больше не может того, что мог раньше.

Есть ли ответ на пленках, на проявленных фотографиях?
Они все слишком живые, слишком наполненные жизнью, и ему приходит в голову, что в этом ответ: желая вновь поймать смерть, он не должен искать ее в жизни, так она ему не покажется.
И он пишет ей - Энн Уолш, пишет коротко, почти без объяснений, без рассказа о том, как он вообще нашел ее профиль на фэйсбуке. Пишет о том, чего хочет - не от нее, но с ее помощью.
Предлагает деньги - нет того, что нельзя было бы купить, знает Декстер, только предложи правильную цену.
А если получишь отказ, получи в два, в три раза больше - в десять раз.
Он был богатейшим из царей - ему ли не знать цену богатству.

У него несколько камер - он приносит их все. Сменные объективы, светофильтры, внешние вспышки, штатив, отражатели - у него две вместительные черные сумки, он вытаскивает их из багажника, закидывает за плечо.
В начале второго ночи парковка перед зданием, в котором размещен морг и лаборатория, почти пуста - он вешает на стекло временный пропуск, еще одна небольшая прихоть, которую можно позволить себе получить за деньги, захлопывает багажник, идет к неприметной двери в стороне от главного входа, туда, где ждет его Энн Уолш.
Его тень то уменьшается, то растет, пока он минует фонари, один за другим, и это вызывает у него улыбку - иллюзия, все есть лишь иллюзия, реальны только деньги и власть.
И смерть.
И  он.

Она худая, остроносая, а в глазах  - настороженная внимательность лесного зверя, проглядывающая сквозь отрепетированную профессиональную пустоту.
Он улыбается - обнажая зубы, оскалом черепа - смотрит не мигая.
- Покажите, что у вас есть.
Пачка банкнот - никаких карт, только наличка, никаких новых купюр, никаких крупных купюр, - свернутая в плотную трубку, втиснута в передний карман его черных джинсов. Черному цвету он не изменяет - черная рубашка, черные джинсы, черные ковбойские сапоги с подбитыми металлом каблуками: цари земные утратили власть, но приобрели дурной вкус.
На фоне белых стен больницы он - они оба, осененные смертью, чужой, сладкой, - не выглядят чужеродными, оба умея прятаться в тенях, между движениями зрачков, в чужой агонии.

Отредактировано Dexter Isaacs (2019-02-24 20:32:49)

Он снова улыбается - его послушные тихие слуги всегда улыбались, повторяя за ним, даже когда время выбеливало кости их черепов, а зубы, напротив, темнели и выпадали из ссохшихся десен.
- Не беспокойтесь, - говорит он.
Мне понравится, чуть было не добавляет.
Ему понравится.
- Но первые кадры я сделаю до того, как вы начнете.

Они идут вглубь здания, дверь за его спиной закрывается, тихо сигналит, запертая тонкой электроникой, ныне заменившей магию.
В темноте ее шаги звучат немного насмешливо - той насмешкой, что проглянула в зрачках, прозвучала в последнем вопросе.
В темноте металлические набойки на его каблуках отсчитывают каждый шаг.

Он думает о той, которая ждет его дома - и о той, которая ждет его в прозекторской.
И - немного - о той, кто идет впереди, ведя его за собой.
В ее движениях жизнь переплетена со смертью - не то из-за этого места, накопившего той энергии, что ему сейчас недоступна, но ощущаема кожей, не то из-за чего-то другого, он еще не присмотрелся.
Идя за ней, он не отрывает взгляда от узкой спины, от высокого хвоста, рассыпающегося над лопатками тонкими прядями.

Но в прозекторской та, ради которой он здесь, крадет его внимание у живой.
Декстер сгружает свои сумки на свободный стол у стены, подходит ближе к столу - стоит в ногах, медленно рассматривая тело, вываленное перед его взглядом. То, кем она была при жизни, то, что стало причиной смерти - его это не волнует.
Он достает свернутую пачку, кладет на край прозекторского стола, обходит его сбоку, приближаясь к голове, рассматривая восковую бледность щек, запавшие глаза, тусклые ломкие волосы.
В ней нет ничего прекрасного - он надеется, что отыщет хоть что-то с помощью камеры.
- Включите, пожалуйста, весь свет, - просит Декстер негромко, продолжая разглядывать тело. - Здесь не курят?

Он не оборачивается от сумки, слыша вопрос - не сразу.
Расстегивает длинную молнию, неторопливо скользит пальцами внутрь.
Оборачивается уже с камерой - выбранной для общих планов.
- Наслаждаюсь? - переспрашивает Декстер, так же неторопливо, почти лениво накручивая подходящий объектив.
Интересная мысль. Интересная в первую очередь тем, что пришла ей в голову - и она сама становится интереснее.
Наслаждается ли он?
Декстер смотрит на тело поверх камеры, внимательно прислушивается к себе - демонстративно, напоказ.
Так, как будто до ее слов он никогда не задумывался об этом.
- Нет. Не наслаждаюсь. Но мне нравится смотреть.
В смерти есть свое очарование - в тихой неподвижности, в легких следах ранее пребывающей в этой плоти жизни, оставленных случайно, как удовлетворенная любовница оставляет шпильки или браслет у кровати, из которой поднялась.
Однако здесь все не так - это тело было живо каких-то четыре часа назад, но Декстер не чувствует ничего, находясь рядом - а должен.
Он помнит, смутно, отрывочно, но помнит, что должен чувствовать - и пришел сюда, чтобы вспомнить окончательно, чтобы вновь научиться чувствовать...
Силу. Подчинить себе эту энергетику смерти.

Он делает несколько снимков, смотрит на экран - но лежащая на столе женщина выглядит тряпичной куклой, пустой игрушкой. В ней нет ничего, что Декстер рассчитывал бы найти.
Подходя ближе, он снова поднимает камеру, снимает лицо - ракурс удачен, но объект выбран плохо.
Очень плохо.
Продолжая снимать, он протягивает руку, поворачивает голову трупа, ощущая под пальцами прохладную мягкость мертвой плоти. Он не боится - не ему бояться гепатита или СПИДа, или других кошмаров двадцать первого столетия.
Он не боится и задерживает касание, как будто ждет, что вот сейчас...
Вот сейчас.

Ничего.
Труп не открывает мертвые глаза, чтобы служить ему.
Мертвое тело не дергается под его прикосновением.
Силы больше нет в нем.
Ничто не отзывается на это прикосновение - ни в нем, ни в ней.
Она всего лишь мертвая проститутка - и была мертва задолго до того, как оказалась в скорой.
В ней нет и уже давно нет этого таинственного послевкусия жизни, к ней даже смерть потеряла интерес.
И интерес Декстера стремительно тает.

Идеальная обстановка - мертвый яркий свет, стерильность, и обнаженность, навязчивый запах, призванный скрыть совсем другие ароматы, ароматы смерти и мертвой плоти. Все портит только эта кукла на столе.
- Вы никогда не думали о том, чтобы стать моделью? -  поворачивается он к Энн.  - Я хочу сфотографировать вас.