Война никогда не меняется. Уже пятый год материк обливался кровью, и Рафаил не может оставаться в стороне. Он мечется между сторонами, проводя время в лазаретах, с обеих сторон были просто рядовые люди, которые выполняли приказы, и они одинаково заслуживали помощи. С оговорками, но даже нацисты поддерживали церковь и Иисуса, впрочем, для Рафаила это было необязательно для того, чтобы начать помогать людям.

Целитель без малейшего понятия, где сейчас его братья. Воинству Небесному чаще всего не до мирских дел, даже до тех, что приводят к гибели миллионов. Рафаил даже не пытался привлечь кого-то из них к своим попытках поучаствовать в резне. Да и не участвовал он, что называется в полной мере, никак не влияя на происходящее: он занимался тем же, чем и всегда, сращивал ткани, вправлял переломанные кости. Попробуй он убедить Михаила прекратить бойню, услышал то же, о чём знает и сам: кроме естественной функции войн - спасения от перенаселения, эти люди - грешники, и попытки их защитить лишены всякого смысла.

Сегодня он - в Бельгии, в стане нацистов, в кармане тёплой куртки - документы на имя полевого врача. Рафаил в своём новом облике, крепкий, светловолосый, голубоглазый, ничуть не выбивается из толпы, пожалуй, даже слишком похож на арийца. Декабрь выдался снежным, Рафаил сидит у костра, вытянув руки и согревая замёрзшие ладони. И замечает, как начинают мелко подрагивать пальцы.

Его охватывает дурное предчувствие, и целитель буквально давится им, пытаясь одолеть охватившую его тревогу. Отец наделил их всех особым чутьем, но не рассказал, что с ним делать. Одно известно Рафаилу - подобное никогда не случается понапрасну. И вскоре произойдёт что-то очень плохое.

Рафаил оглядывается, рассматривая по-новому лагерь. Наступательная операция началась всего день как, и поразительно успешно. Немцы действовали молниеносно, за четверть часа превратив американские танки в горелую рухлядь и захватив городок без потери солдат со своей стороны. Обеднее время, солдаты переговариваются между собой, кто-то даже посмеивается, их всех здорово опьянил успех. Обезоруженных военнопленных американцев держат в амбаре под надёжной охраной, дежурные сменяются каждые четыре часа. Внимание Рафаила привлекает несколько офицеров, что переговариваются у амбара, лицо одного из них кажется ему знакомым. Дверь амбара открывается... Оттуда начинают выводить людей.

Внезапное понимание происходящего заставляет его вздрогнуть. Полновник Пайпер, тридцатилетний мужчина с ясно-голубыми, как у ангела, глазами, в временном отъезде и не сможет проконтролировать ситуацию. Рафаил повидал достаточно, чтобы счесть, что пленных выводят для того, чтоб переселить, он почти уверен - их убьют. Ещё одна капля в море крови...

А один из мужчин в форме офицера СС - его собрат. И Рафаил слишком хорошо знает это лицо, эту улыбку. Стоит Люциферу отойти в сторону, Рафаил расправляет за спиной крылья, взлетая, жест настолько быстрый, что для человеческого глаза неуловим. Он хватает Люцифера за плечи и переносит за пару километров от городка.

Они оказываются на заснеженной пустоши, на высоте нескольких десятков метров над землей; Рафаил приземляется, и лишь после этого прячет крылья. Вокруг - ни души, и Рафаил собирается воспользоваться этим - орёт до боли в глотке.

- Почему?! Почему, Люцифер? Какое дело тебе до этих смертных, зачем ты снова и снова так жестоко и безо всякого смысла сводишь их в могилу?

В последнюю их встречу - кажется, она была незадолго до перерождения Рафаила, Люцифер был поразительно похож на человека. Это было предметом восхищения и почти что белой зависти целителя. При всей своей любви к человечеству, он всё равно чувствовал себя чужим среди них, наблюдателем, которому не позволено вмешаться в полной мере. Он был послушным сыном. Люцифер же - совсем нет. Именно умение предаваться порокам и слабостям делало Сына Зари поразительно живым и похожим на одного из смертных. Азартного, рискового, талантливого, как сам Дьявол (смешно, правда), вызывающего восхищение, а порой - желание придушить собственными руками.

Сегодня всё по-другому. В нос ударяет запах горелых перьев: брат раскрывает крылья и не торопится их прятать, словно красуясь демонстрацией своей испорченной, осквернённой сущности. Прежде крыльями Люцифера можно было лишь любоваться: белее полуденного солнца, кажется, они сами излучали мягкий тёплый свет и мерцание, но теперь всё изменилось. Почерневшие перья тлели на глазах и осыпались искрами и пеплом. Рафаил не мог представить, каково носить крылья такими, должно быть, это больно? Ах да, ангелы, даже бывшие, могут по собственному желанию не испытывать боль. Это можно было приравнять к потребности ходить под перманентной анестезией. А Люцифер радуется. Улыбается во весь рот, показывает белые зубы, крупные, чуть островатые клыки. Его впечатляющая и доселе красота теперь приобрела новый, демонический облик. Он выглядит хищником, бывалым лисом, охотящимся на слепых цыплят, и от осознания этого целителю становится мерзко.

- Отчего ты ликуешь, падший? Раз нет тебе дела до их жизней, - голос Рафаила звучит на тон ниже, он больше не орёт. Он слышит выстрелы, значит, расстрел начался, почему же ощущение такое, будто стреляют сейчас в него?.. - то почему ты с таким усердием каждый раз добиваешься кровопролития?..

Рафаилу было не понятно. Сам он был простым донельзя, прямолинейным и прямым, как вектор, никогда не меняющий направление. Мотивация Люцифера же состояла из куда большего числа ингредиентов. Целителю иногда казалось, что они схожи, очень схожи своей близостью к людям, только каждая новая афера собрата поражала масштабом и разрушительностью.

- Так не должно было быть! - в запале снова выкрикивает Рафаил, ходя из стороны в сторону, пока не приближается наконец к Люциферу. - Я ведь знаю. Моё сердце... Я всегда чувствую, мне запрещено мешать отходить в мир иной тем, для кого пришло время. И до их времени было ещё десятки лет!.. Большинства из них. Зачем, брат? Зачем ты травишь мне душу своей усмешкой? А что начнётся завтра? Ты ведь можешь всё остановить!

Рафаэль слеп.
Он не видит и не понимает того, что так яростно пытается доказать ему сегодня брат.
Всё, что он в силах заметить, уловить. понять - хаотичное движение прямо перед ним, огонёк безумия в голубых глазах, чужие руки, крепко сцепленные на его груди, и от этого почему-то больно; Люцифер говорит с ним на незнакомом языке, словно произносит колдовские формулы, будто беснуется, точно знает, что его не поймут, не увидят смысла в его словах. Рафаэлю кажется, Денница хочет довести его до безумия, и начинает прямо сейчас, втягивая следом за собою в эту сумасшедшую пляску мертвецов.

Где-то вдали всё ещё гремят выстрелы. Пленных было достаточно много, и расстрелять их занимает время. Короткие пулемётные очереди доносятся до Рафаэля и ему всё ещё кажется, что стреляют в него. Дырявят плевками металла почём зря, а ему только и остаётся дергаться на месте, вздрагивать, как марионетке... Умирать было легко. Сложнее было жить и наблюдать, как умирают другие.

Люцифер хохочет рядом с ним, и его смех сотрясает воздух, ранит Рафаэля так же болезненно, как и выстрелы. Сегодня он - страшный, чужой, и жестокий, почти как Отец. Рафаэлю страшно. Рафаэль больше не хочет задавать вопросы, ни одного, ему больше не интересно, он не хочет услышать ответ, ответы Денницы, правда, пугают.

Он открывает рот и молчит, оборвав речь на полуслове.
Он смотрит на Денницу влажными глазами, и понимает, что внятного ответа требовать бессмысленно.
Это как спрашивать у порывов шквального ветра, почему они валят деревья. Или укорять волков в том, что они пожирают овец..
Таков был его брат. Таким его создал Яхве.

Эта мысль была точкой равновесия, за которую Рафаэль ухватился, вцепился до боли в пальцах, до стучащего пульса в висках. И, раскрыв крылья, переместился обратно в лагерь.
Ему нужно было переключиться на другие заботы. Потому что наступление немцев шло своим чередом, и катастрофа должна была случиться... Уже примерно через полчаса.
Стерилизовать инструменты, подготовить лазарет, убраться тут, а то всё в пылище, ещё и тянет запахом испражнений, кто-то из местных постарался, или из солдат. Рафаэлю совершенно внезапно помогает ещё один из фельдшеров, перепуганный молодой мужчина, которого больше хочется назвать мальчишкой. Глаза огромные, лицо - бледное, пальцы худые, быстрые, ловкие... Тоже предчувствует беду?..

Четверо суток спустя в чужой крови и испражнениях их можно похоронить.
Наступательная операция Рейха, как и можно было ожидать, оказывается катастрофой. Тщательно подготовленной ловушкой - для того, чтобы заманить немцев в мышеловку, и истребить. Как проклятое семя.. Рафаэль возится в лазарете, как одурелый. На один приём уходит пять-десять минут. Времени достаточно, чтобы кое-как продезинфицировать рану и зашить её, кое-как.

Сперва целитель держится человеком, ограничивается действиями своих умелых, чутких рук.
После - не выдерживает. И с каждым стежком, с каждым прикосновением вкладывает каплю своей силы. Крошечную, не способную полностью исцелить, но запускающую регенерационные процессы чуть более быстро...
На всех не хватит, и Рафаэль понимает это отлично, потому что круглые сутки, без перерывов, пока его коллеги отрубаются на полу или отползают поблевать на заднем дворе, он работает.
Сотни, тысячи тел проходят через его руки.

Некоторые умирают прямо на хирургическом столе.
Некоторые - позже.
Рафаэль старается предотвратить всё это. Ухватывается за нити чужой жизни, вытягивает их - на своём энтузиазме, на своей силе, которую он ещё не успел набрать. Земных лет с последнего перерождения ему всего тридцать.
На четвертый день он откровенно слаб.
Немощен, как слепой котёнок.

На рассвете, лишенный сна сутки напролёт, он склоняется над очередным телом с иголкой и зажимами. Ему нужно снова зашить разорванный кишечник... Пациент дрожит и дёргается, кажется, медсестра забыла вколоть ему морфий. Рафаэль вдруг понимает, что шприц в его руках крупно дрожит.
Так же, как и пальцы.
Он роняет всё в металлическую миску, тянется за шприцом с обезболивающим, парень погибнет от болевого раньше, чем ему помогут, или просто-напросто не даст себя зашить.
Сил для того, чтобы обезболить его наложением рук, у Рафаэля нет.

Он обессилен полностью, высушен, сегодня на рассвете он ещё один раз познал предел своих сил.
Рафаил медленно вводит морфий в сгиб локтя пострадавшего.
Дозу в два раза большую, чем нужно.
Она наверняка его убьёт.
И это не так страшно, ведь с таким ранением его жизнь превратится в кромешный ад. Даже если допустить, что он выживет, а это маловероятно. Сил помочь ему у Рафаэля нет. Совсем.
Целитель медленно опускается на пол, склоняя светловолосую голову к коленям.
В висках - пульсация, боль, пульсируют, бьют набатом. Вставай! Сделай что-то! Не для того Яхве даровал тебе талант, чтобы ты ронял скупые слёзы, сидя на перепачканном кровью полу, среди умирающих!..

Рафаэль не может.
Подтягивает колени к груди и крепко обхватывает их руками, до темноты перед глазами сжимая отчего-то жгущие веки.
Сил не хватает даже для того, чтоб встать.

Рафаэль плохо помнит, как его забирают из полевого госпиталя. Как неожиданно ласково подхватывают сильные руки. Не слышит взмах крыльев... Лишь запоминает запах жженых перьев и серы, едва слышный, но всё же он застревает в ноздрях.

В следующий раз он открывает, точнее приоткрывает глаза, видя перед собою лишь малопонятное подвижное марево, в чьем-то доме. Потолок, стены Рафаил не узнаёт. В своих снах, в своих мечтаниях и страхах, он всё ещё держит за руку мальчику с раскуроченным кишечником. Держит за руку их всех.  Вливает в их искалеченные тела остатки своих силы... Заставляет перестать болеть и кровить их культи, их разбитые снарядами черепа. Их разорванную плоть и кровеносные сосуды...

Но даже в снах он заканчивается раньше, чем больные. Истончается, становясь прозрачным, и его окутывает ощущение ледяного холода. Рафаил стонет, и только пробудившись от собственного тихого стона понимает, холод - он от усталости, ему следовало поспать раньше; холод - он от рук, которые кто-то отмывает в небольшом тазе. От липких, пахнущих металлом окровавленных рук.

Рафаэль крепко перехватывает чужую руку, смыкая пальцы на кистях, словно в судороге.
Открыть полностью глаза он все ещё не в силах, лишь ощупывает чужие руки, и прислушивается к запаху, к ощущениям, к чужому дыханию. Он уже знает, кто забрал его из лазарета. Единственный, кому было до него дело в этой войне, смешно, смехотворно до слёз, печально. Обнадёживающе. Люцифер.

- Люцифер, - стонет Рафаил, глаза открыть наконец-то получается, даже сфокусироваться на его лице, бледном, мрачном, не похоже на него, испереживался, что ли, или расстроился, что война идёт не по плану? Скорее всего.. Оба они здесь пропали, оба, Рафаэль - наткнувшись на границу своих возможностей, а его светоносный брат - потому, что его в который раз, снова подвели люди. Таково уж было человечество, изредка удивляет приятно, но в основном людей можно было только понять и простить, и у Рафаила это отлично получалось. А вот касательно братьев у него было куда больше ожиданий. - Люцифер, - это уже не вопрос, а подтверждение, и лишь немного - радость, приятно снова видеть брата, приятно чувствовать, что хоть кто-то о нём заботится.

Рафа вытирает ладони протянутым ему мягким полотенцем, а после, вцепившись пальцами за ворот рубашки Самаэля, притягивает его к себе.
Ему нужно сказать брату кое-что очень важное, пока он опять не вырубился, пока не уснул. Пока не стало слишком поздно.

- Знаешь ли ты, отчего я просил тебя остановиться, - в ясно-голубых глазах - подлинное отчаяние. Рафаил сейчас признается в страшном, как для члена воинства небесного. И в логичном, как для брата... - он убьёт тебя, - едва слышно выдыхает целитель с такой болью во взгляде, голосе, с дрожью в крепко сцепленных на воротнике пальцах. - Он найдёт тебя и убьёт, понимаешь? И что? Всё заново? Уходи.

Целитель ослабляет хватку, отпуская брата, глядя на Самаэля, запоминая его черты лица, быть может, в этом теле он видит его в последний раз. А жаль.. Он сейчас больше всего похож на себя тысячи лет назад, до падения. Такой же светловолосый, светлоглазый, лёгкий, как птичье перо, звонкий... Свергнутый с Небес. Проклятый падший. На руках которого крови едва ли больше, чем у других, не отвергнутых Яхве архангелов...

- Уходи, прямо сейчас, оставь меня, оставь всё, укройся далеко, ото всех. Заляг на дно хотя бы на пару лет!.. Не дай ему добраться до тебя снова, не разбивай моё сердце, молю. Если ты всё ещё мне брат и ценишь мой душевный покой...

Холодно. Рафаэль отыскивает ледяными пальцами руку Самаэля и сжимает его кисть. Осторожный, болезненный жест. Переплетает пальцы со своими. Становится теплее, и отчего-то и больнее тоже - в десятки раз.

Сейчас Рафаилу становится ясно, что тогда, когда он сидел на замызганном полу в лазарете, понимая, что сил не осталось ни капли, что он не может даже подняться на ноги - тогда он ещё не достиг дна, какой-то границы, после которой идти уже некуда.

Теперь же, наедине с Самаэлем, обессиленный и будто оголённый из-за этого, незащищенный, до боли искренний в своей последней попытке уберечь хотя бы его шкуру, он оказывается неожиданно уязвимым. И на всё реагирует настолько остро, что сердце в груди начинает отбивать совершенно дикий ритм. Вот она - граница. Дальше идти некуда. В своей самоубийственной попытке разорваться на части он наконец-то преуспел. Постулаты Отца? Запреты?.. Давно уже не соблюдаются никем. А Рафаэлю дьявольски холодно и одиноко, одиноко настолько, что это почти физически больно.
И страшно.

Он крепко сжимает чужие пальцы своими и отвечает на терпкий поцелуй, прихватывая мягкие губы, оглаживая их кончиком языка, слизывая с них солоноватый привкус; Самаэль тоже устал, всё это не давалось ему просто, совсем непросто... Рафаэль выпускает его руку и обхватывает ладонями шею, чуть сжимая пальцы на загривке, он тихо стонет, прижатый к кровати тяжестью чужого тела, он подаётся навстречу, голодный, ищущий... Он согревается мгновенно, волна жара обдаёт его тело с пят до головы, до кончика макушки, одурманивая и без того дурную голову. Рафаэлю кажется, сейчас он не помнит вообще ничего.. И уж тем более не помнит, как давно в последний раз чувствовал человеческое тепло так близко. И когда его собственное тело реагировало так же на чужие прикосновения. Вздрагивало, отдавалось тянущим удовольствием где-то под кожей, льнущим к низу живота.

Рафаэль пропускает меж пальцев светлые волосы Денницы, чуть сжимает их, тянет, заглядывает в его глаза всё с той же мольбой, просьбой, ещё более больной, чем прежде.

- Он убьёт тебя, неужто тебе не ясно?.. И это больно, слишком больно, ведь он тоже мой брат, Самаэль, п-пожалуйста, - Рафаэль тихо, сбивчиво шепчет в чужие губы. Он и сам толком не знает, чего просит, потому что больше не отталкивает Люцифера. Не пытается его прогнать. Напротив - скользит ладонями по его шее, спине, оглаживая её очертания сквозь одежду, гладит, обнимает его, словно в первый раз; в первый раз за восемь тысяч лет, с тех пор, как Яхве прогнал его... Он скучал, как же он скучал!

На признание в любви целитель отвечает молча - взглядом, жестами. Ещё одним поцелуем, совсем не ангельским, человеческим, исполненным бережной нежности, на которую способен только он. Рафаэлю кажется, ему не стоит озвучивать то, что он и так всегда делал. И сегодняшняя встреча больше похожа на откровение.. Неизбежную катастрофу.
Как же кружится голова!..